Словно панцирь с сердца сняли, словно стены вокруг рухнули. Мир перевернулся, небо упало на землю. Теперь понятно, почему про это неизвестное ей ранее чувство спето столько песен и рассказано столько сказок. И самое главное — Женька вдруг почувствовала себя сильной. Как будто крылья выросли за спиной. Нет, напрасно она боялась любви. Не ослабела, признавшись себе, не сделалась глупее. Не потеряла себя, а нашла. Как же это удивительно!
Молча кивнула Илгыз, задумчиво приняла миску с едой. Что в ней было – так и не поняла, вкуса еды совершенно не почувствовала. Все ее мысли были в темном шатре, наполненном паром. Еще немного – и придет их с Баяром черед мыться. Женька уже знала, каким волшебным это немудреное действо становится между супругами. Когда мыльные пальцы скользят по покрытой каплями воды коже, и рядом – два обнаженных тела, разгоряченные и пышущие жаром, и дыхание такое тяжелое, и вожделенное так близко, что утерпеть и не стать единым невозможно.
И… так ли страшно – родить ребенка любимому мужчине, если он этого хочет?
34. Сулим
Сулим, четвертый сын хана Тавегея, с рождения был хром. Говорят, что роды у его матери пошли как-то не так, что младенец шел перед ногами, и повивальная бабка, вытягивая его, тогда и повредила ножку мальчику. А может, он изначально таким и был – неправильным, ущербным?
Ему нравилось ощущать себя особенным, и даже хромота была скорее преимуществом, чем недостатком. В самом деле: его почти не замечали сверстники. Как сын хана он был неприкосновенен, а в игры его не втягивали как раз потому, что увечный. Вообще никто Сулима не трогал, а ему только этого и нужно было. Очень наблюдательный и спокойный, он был любимцем матери – постоянно при ней, не убегая никуда, не попадая в неприятности, как его братья, не приползая в гэр с окровавленным лицом или рассеченными тетивой пальцами, или покусанные собаками, или с переломанными после гонки на лошадях ногами.
Добрый Баяр брата любил, старался о нем заботиться. Карын, напротив, постоянно Сулима задирал, обзывал и говорил, что хромой лев хуже здоровой собаки. Сулим не уточнял, действительно ли старший считает себя псом, а его львом, хоть и увечным, прекрасно понимая, что ответом на этот вопрос будут очередные побои, но про себя усмехался.
Да, вот такой он – хромой лев.
На том самом Совете Сулим чуть не умер со смеху, наблюдая за тем, каким дураком выставил себя Карын, якобы оправдывая непокорного брата. “Хромой лев” прекрасно понимал, чего хочет отец: Баяра нужно было изгнать. Зачем? А ответ на этот вопрос Сулим продумывал уже давно.
О, разумеется, он прекрасно знал, что сотня Баяра помчится за ним следом. Братец его любил играть в “воинов”, каждого из своих бойцов знал по имени, берег их – словно родных детей. Сущая глупость, конечно, потому что, если беречь воинов, больших побед не одержишь. Надо быть выше, отстраненнее. Доброта – очень опасное качество для хана.
Сулим добр не был. Он был расчетлив, холоден как змея и коварен как шакал. Пожалуй, даже Карын не сравнился бы с братом в искусстве лицемерия. Больше всех детей он этим был похож на свою мать.
И именно к Сулиму примчался обеспокоенный Охтыр, когда совсем уже извелся от своих мыслей и вопросов, за советом – он ведь знал, как любил младшего брата Баяр.
Задыхаясь от волнения, мальчишка начал рассказывать:
— Сулим-гуай, там… Карын зло задумал против Баяра, черное зло!
Вот как! Для пацана Сулим – Сулим-гуай, уважаемый, почитаемый мудрец, а Карын, теперь уже его будущий хан – просто Карын. С довольным видом Сулим пригладил бороду и поощряюще улыбнулся мальчику:
— Ты правильно сделал, что пришел ко мне, сын славного отца. Рассказывай скорее.
— Я подслушивал, – сразу признался Охтыр. – Карын хочет, чтобы его жена поехала к Баяру и вывела оттуда Дженну. Карын хочет ее украсть, чтобы Баяр бросился ей на помощь.
— И убить Баяра? – нахмурился Сулим. – Неразумно даже для Карына. Зачем? Баяра отец прогнал, очень уж на него зол. Ханом молодым уж точно Карын будет.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Хан знал, что Дженай – девочка, – внезапно заявил Охтыр. – Не так уж, наверное, и зол. Аасор сказал, что хан позволил… чтобы все так получилось.
Сулим оцепенел. Если отец знал… тогда это меняло дело полностью.
Не раз и не два “хромой лев” слышал, как сокрушается мать, что Баяр – легкомысленный и совершенно ни к чему не стремится. Что нет у третьего сына хана ни честолюбия, ни желания возвысится. С одной стороны это очень неплохо – он не будет втягивать кохтэ в безнадежные войны, не станет стремиться к победам ради побед, а с другой – а справится ли Баяр с чем-то более серьезным, чем воспитание мальчишек?
Вот, значит, как выходило. Все же мать делала ставку на третьего сына! Она давно уже уговаривала отца передать власть, говорила – стоит старому волку хоть раз промахнуться на охоте, и его загрызут. Лучше уж самому красиво и с достоинством уйти. К тому же Тавегей не может не слышать возмущения молодых бойцов, все чаще и чаще звучащих за его спиной: что кохтэ погрязли в заботах, что заржавели их сабли, а острые стрелы разят лишь кусарок да ланей.
Старики еще помнили сокрушительное поражение в последней войне с угурами, но стариков становилось все меньше, а молодые хотели славных побед и новых богатств. И Карын, конечно, им это все обещает. И тихо шепчет самым нетерпеливым, что у Тавегея-де затупились зубы, ослабели руки, ум уже не остр: вон, поглядите, сына родного выгнал из-за девки чужеземной.
А ведь Карын, в отличие от его вечного спутника, второго брата Иргана, тоже умен. Выходит, он как-то понял все про планы отца и решил Баяра уничтожить.
Очень хитро… и совершенно невыгодно Сулиму. Ну уж нет, ему такой расклад не по душе. Понятно ведь, что Карын сейчас хромого не трогает, потому что отец и мать его защищают. А станет он ханом – ох и отыграется братец за все!
— А ведь Илгыз несколько дней, как ушла от Карына, – задумчиво произнес четвертый сын хана. – Говорили люди, что ребенок ее – от Баяра. Что Карын не стерпел, ударил ее, обидел сильно. Илгыз гордая, терпеть не стала. Ушла… к Баяру и уехала.
— Что же нам делать? – встрепенулся Охтыр.
— Я думаю, надо спасать Баяра и Дженну. Потихоньку соберусь и поеду его искать. Ты со мной, мальчик?
— Конечно, о чем речь!
***
Женька держала в руках кубок с отваром. Каждое утро Листян приносила его в шатер. Молча. Осуждающе. Каждое утро Женька, морщась и кривляясь, выпивала это горькое зелье. Наверное, можно было подсластить медом или ягодами, но лекарство должно быть горьким. Почти символично даже – так девушка понимала, что делает что-то… пожалуй, неправильное. Она словно наказывала саму себя отвратительным вкусом отвара.
Сейчас же руки ее дрожали. Вчера еще она была уверена, что решение принято. Она хочет родить Баяру сына. Все женщины рожают, вон, некоторые – и по шестеро детей. Ничего в этом страшного, наверное, нет. Для кохтэ очень важны дети, ведь правда? И Баяр, она точно знала – об этом мечтает.
Медленно перевернула кубок, сглотнув натужно. Отвар вылился на землю. Вот так. Пусть никто не знает о ее решении, ни к чему. Она и сама пока не поняла, что натворила, а уж остальным и подавно не нужно знать.
Поставила возле шатра кубок, огляделась. Со стороны “обеденной зоны”, как она иронично называла места, где устанавливались котлы для воинов, как обычно раздавались крики.
Ссорились Найра и Гаюна, они вообще сцеплялись по любому поводу. Обе – вдовы, сильные, красивые, обе – Женькины подруги.
– Дженна-аах, – накинулись они на Женьку, едва ее завидев. – Да что нам делать с этим мальчишкой?
— Каким мальчишкой?
— Мором!
Морами тут называли северян, они жили вдоль морского побережья. Женька бы назвала их рюсами, судя по рассказам – моры были крупными бородатыми мужчинами, добывающими на севере драгоценные меха, живущими в деревянных теплых домах. Почему женщины решили, что пленный мальчишка – мор, Женька так и не поняла. Видимо, из-за светлых вьющихся волос и голубых глаз.