***
Весь день Баяр занимался свалившимся на его голову нежданным благословением. Он действительно был рад. Дети – это награда. Великие предки уходят на небо, а когда им там становится скучно – возвращаются на землю младенцами. Чем больше детей рождается в семье, тем лучше. Бесплодные женщины – всегда горе.
К вечеру без родителей не остался ни один малыш. Даже суровая Гаюна выразила желание стать матерью двум девочкам-близняшкам, но Баяр твердо ей сказал, что у ребенка должны быть отец и мать. И тогда Гаюна решительно направилась к Айрату, который давно за ней ходил хвостом и потребовала, чтобы тот немедленно взял ее в жены. Айрат сопротивляться не стал, страшно довольный таким поворотом событий.
Все это Женька наблюдала будто со стороны, вновь чувствуя себя чужой в этом народе. Двое их тут было чужаков – она и Ольг. Оба светловолосые и светлоглазые, как брат и сестра. Ольг будто бы тоже чувствовал это родство, принимая пищу и воду только из рук жены хана. И разговаривал охотно только с ней, да иногда еще с Нараном, который даже камень мог разговорить.
— Если ты меня развяжешь, я тебя точно убью, – буднично сообщил Женьке Ольг. – По-моему, это будет прекрасно. Хан ваш очень расстроится и вообще… Отличная месть.
— Не убьешь, – так же равнодушно ответила Женька. – Ты ж мужчина. Мужчины беременных баб не убивают.
— Ты что, беременная?
— Кажется, да.
— Почему вокруг тебя не водят хороводы?
— Я еще никому не говорила.
— А мне за что такая честь?
— Я, наверное, все же собираюсь тебя развязать. Не сегодня. Но развяжу. Бежать тут некуда, твои тебя просто убьют. Не поверят, что ты смог. Готова спорить, тебе и без того постоянно за масть доставалось, а братья без мизинцев еще и наговорили всякого. Тебя дома не ждут, Ольг. Прими это.
А к вечеру закатили вдруг пир, празднуя и обретение детей, и свадьбу Айрата с Гаюной. Пели, жгли костры, пили какую-то дрянь из перебродивших ягод, кричали, кажется, даже танцевали. Баяра постоянно окружала толпа, все от него что-то хотели, рассказывали, хлопали по плечам – словно это он был женихом. Мелькали подолы юбок, разноцветные шали, остро пахло жареным мясом и кислым потом. Звуки бубна и низкое вибрирующее пение выворачивали душу, заставляя сомневаться в своем разуме. Дым обволакивал стан. Женьке казалось, что она попала не просто в другой мир, а в какую-то нереальность. Все было ненастоящим: и люди эти, веселые, красивые, сильные, и запахи, и небо над головой – пронзительно-звездное. Такое черное и словно обрызганное молоком. Серебряный звон монист, женский смех — томный, завлекающий.
Ей вдруг сделалось дурно, от запахов затошнило. Она встала, покачиваясь, отошла в сторону. Ее вырвало.
Утерев злые слезы, умылась и ушла в свой шатер. Возвращаться ей было невыносимо.
— Твоя жена нас не уважает, – сказал брату Сулим. – Не разделила с нами трапезу праздничную. Не села возле нашего костра. Чужеземка.
— Да. Ты правильно сказал: она не знает традиций, а я оставил ее одну. Пойду к ней.
— Твоя жена важнее всего народа? Ты – хан теперь, Баяр. Не смей. Люди не поймут.
Баяр промолчал, потирая виски. У него кружилась голова, его мутило. Соображалось плохо.
— Выпей, Баяр-ах, – к нему подскочила Илгыз, такая красивая, раскрасневшаяся от танцев, сияющая – с чашей, полной кумыса.
Он с легкой улыбкой принял чашу, чуть наклонив голову.
— Ты счастлива здесь, Илгыз?
— Я здесь свободна, – тряхнула она косами. – Хожу как хочу, говорю как хочу, смотрю, куда хочу. Свобода – высшая ценность, Баяр-ах.
— Свобода… – эхом откликнулся молодой хан. – Я устал. Пойду спать, пожалуй.
Глотнул кумыса, поморщился и украдкой вылил содержимое чаши в костер. Поднялся, покачнувшись, оперевшись на плечо брата, и пошел в сторону своего шатра, где его ждала Дженна.
Темно. Душно. Войлочные стены плохо пропускают звуки. В шатре пахнет костром, овчиной, немного – сеном. Все чаще тут разводится очаг – чтобы согреть это простое жилье. А еще Баяр привез от угуров настоящий сундук – деревянный, красивый, покрытый черным лаком и расписанный диковинными цветами и птицами. Там теперь лежали Женькины вещи: белье, богатый ее халат, войлочные сапоги, меховая шапка, прочая одежда. Еще вчера беглецы и нищие, с каждым днем они обрастали вещами, словно лисы – зимней шерстью. У Женьки были даже браслеты теперь кованные, широкие – золотые. Зачем? Она не знала. Некуда их надевать. Куда ценнее для нее был лук, прочный, гибкий, небольшой – в самый раз для ее роста и силы. Вот лук она свой просто обожала, а золото… Нет, пусть будет, конечно. Это ведь деньги в первую очередь. В черные дни можно продать.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Зашелестел полог шатра, и Женька замерла, прикусив губу. Неужели пришел? Оставил праздник? Не злится на нее? Зажмурилась, прислушиваясь к движению воздуха и почти неслышным шагам, угадывая его действия. Вот Баяр стягивает стеганый халат, кидает ее в сторону. Скидывает сапоги – они тяжело падают на ковер. Снимает теплые штаны. Вот развязывает шнурок на исподнем. И совершенно голый опускается на подушки рядом с ней.
Женька боится даже шевелиться. Горячее тело так близко! Его кожа будто пылает, обжигая. Короткий поцелуй в шею бьет, как удар кнута. Тихий смешок в затылок – он явно ощущает под пальцами мурашки, слышит изменившееся дыхание. Читает ее, как открытую книгу. Баяр оглаживает ягодицы, притягивает к себе – и не тратя время на прелюдии, осторожно проникает в нее. Растягивает, наполняет – мучительно медленно и так нежно. Словно волна накатывает и ускользает.
Она не двигается, не помогает ему вовсе, только прогибается послушно под его руками, принимая все глубже и полнее, расслабляясь, наслаждаясь этой неспешной лаской. И вдруг – удар, быстрый, яростный. Еще и еще. И острые зубы, вцепившиеся в мочку уха. Женька больше не может сдерживать стоны. Кричат и рычат – вдвоем, вместе, захлебываясь друг другом.
Она потом обвивает его лозою, прижимается всем телом и шепчет:
— Люблю тебя.
Шепчет по-русски, так, чтобы он не понял.
А Баяр вдруг снова тихо смеется.
— Сайхан, я твой лук, ты – моя тетива. Я ветер, ты степь. Я конь – ты моя упряжь, Дженна. Обуздала меня, стреножила – и как только сумела, скажи?
А вот так и сумела. Она прижимается к нему еще плотнее, цепляясь ногтями за влажную смуглую кожу. Слизывает горький пот с плеча, вдыхает его запах. Сердце просто разрывается от любви. Нет, она ни о чем не жалеет, ни минуты, ни секунды. Для него – что угодно. Хоть звезду с неба, хоть ребенка и даже не одного. Жизни не пожалеет — только бы любил ее.
37. Падение
Спал Баяр плохо. Бессонница и головные боли уже вторую неделю были его верными спутниками, а в последние дни к ним добавилась еще и слабость в руках. Он взглянул на мирно сопящую Женьку и с трудом поднялся, надеясь, что холодный ночной воздух прояснит туман в голове. Все крепко спали, только дозорные тихо шатались вокруг стана, да Сулим отчего-то сидел у одинокого ночного костра.
— Не спится, – коротко ответил брат в ответ на вопросительный взгляд.
— И мне.
Баяр сел рядом.
— Я заварю тебе чаю, – встрепенулся Сулим. – Погоди, я быстро.
Да, чай у Сулима был отменный, молодой хан не стал даже возражать.
— Я вот все думаю, зачем отец так поступил, — вздыхает младший брат. — Теперь что будет дальше?
— Видимо, у меня будет свой народ, – невозмутимо ответил Баяр. Несмотря на слабость и головокружение, он был доволен собой.
— Маленький.
— Моя сотня стоит тысячи иштырцев. И нас все больше. Подожди, брат, через десять лет я завоюю всю степь. Уже сейчас мой стан богаче, чем угурская деревня, а воинов боятся все племена. Есть у меня пара мыслей, как сделать войско сильнее…
Хвастался, конечно, но Сулиму – можно.
— Завидую тебе, брат, – неожиданно сказал Сулим. – Тебя удача любит. Богатство и слава сама в руки плывет.
— Не завидуй, это глупо. Ты же со мной, а значит: все мое – твое.