устремится Бестия. Если она сокрушит укрепления, ее можно будет увлечь прямо в центр деревни, и там ловушка захлопнется. У них есть один-единственный шанс заманить и уничтожить врага.
Когда последний отблеск бледной луны исчез с небосвода, деревню бесшумно покинула цепочка людей и животных в сопровождении нескольких взрослых мужчин, желавших убедиться, что их семьи благополучно укрылись в пещерах. Когда они вернулись, их разместили на стенах, где они по очереди следили за возможной угрозой.
Всего их было около сорока человек, да еще Дэвид. Роланд спросил Дэвида, не хочет ли тот переждать в пещерах вместе с остальными, но мальчик, несмотря на страх, сказал, что останется в деревне. Он сам не знал почему. Возможно, потому что чувствовал себя в безопасности рядом с Роландом – только ему он здесь доверял, – но немалую роль играло и любопытство. Дэвиду хотелось посмотреть на Бестию, кем бы она ни была. Роланд, похоже, понимал это. Когда крестьяне спрашивали, почему он позволил Дэвиду остаться, Роланд отвечал, что оруженосец столь же важен для него, как меч или конь. От таких его слов Дэвид вспыхнул от гордости.
Они привязали на площади у ворот старую корову как приманку для Бестии, но ничего не случилось ни в первую ночь караула, ни во вторую. Уставшие люди принялись ворчать пуще прежнего. Снег все падал и падал, мороз крепчал и крепчал. Из-за метели дозорные на стенах едва различали лес за полями. Некоторые начали открыто выражать недовольство:
– Все это зря.
– Эта тварь замерзла не меньше нашего. Она не полезет сюда в такую погоду.
– Возможно, никакой Бестии вовсе не существует. Что, если на Итана напал волк или медведь? Мы знаем о ней только со слов этого бродяги, утверждающего, будто он видел мертвых солдат.
– Кузнец прав. Вдруг это обычное надувательство?
Флетчер пытался их образумить.
– А к чему такой обман? – спрашивал он. – Он один, если не считать мальчишку. Он не может убить нас, пока мы спим, или украсть что-то ценное. Если он затеял это ради пропитания, ему тут особо не разжиться. Не теряйте веры, друзья, будьте терпеливы и бдительны.
Ропот поутих, но люди слишком мерзли и были подавлены, тем более без жен и детей.
Дэвид все время проводил с Роландом, спал рядом с ним в редкие минуты отдыха и обходил укрепления, когда наступало время нести вахту. Теперь, после того как стену укрепили, насколько было возможно, Роланд разговорами и шутками ободрял защитников деревни, будил тех, кто клевал носом, и подбадривал павших духом. Он понимал, что сейчас им тяжелее всего, ибо нет ничего томительней ожидания. Наблюдая за тем, как он обходит посты и руководит обороной деревни, Дэвид усомнился, не лукавит ли Роланд, утверждая, что он всего лишь простой солдат. Роланд выглядел скорее командиром, хотя и странствовал в одиночестве.
Во вторую ночь они сидели на сваленных в кучу у большого костра плащах. Роланд уговаривал Дэвида поспать в одной из ближайших хижин, но никто из защитников не спешил уходить, а Дэвиду не хотелось выглядеть слабее других, получив такое предложение, пусть даже его отказ означал сон на морозной улице. Пламя костра озаряло лицо солдата, отбрасывая резкие тени, подчеркивая его скулы и углубляя глазные впадины.
– Как вы думаете, что случилось с Рафаэлем? – спросил его Дэвид.
Роланд не ответил. Он лишь покачал головой.
Мальчик понимал, что, наверное, стоит помолчать, но молчать ему не хотелось. Его мучили вопросы и сомнения, и он каким-то образом чувствовал, что Роланд их разделяет. Вовсе не случай свел их вместе. В этом месте не было случайных событий. Во всем прослеживался некий замысел, за всем ощущалась какая-то схема, хотя Дэвид пока замечал лишь слабые намеки на это.
– Вы думаете, он умер? – тихо произнес он.
– Да, – ответил Роланд. – Я чувствую это сердцем.
– И вы хотите выяснить, что с ним случилось.
– Не успокоюсь, пока не узнаю.
– Но вы тоже можете погибнуть, раз следуете его путем, конец которого может оказаться таким же. Неужели вы не боитесь смерти?
Роланд взял палку и разворошил костер. В ночной воздух поднялись тысячи искр. Они быстро гасли, словно насекомые, на лету пожираемые языками пламени.
– Я боюсь боли, сопровождающей смерть, – сказал он. – Я был ранен, и один раз так тяжело, что даже не чаял выжить. Я не забыл этих мук и не хочу испытать их снова. Но еще страшнее смерть тех, кто рядом. Я не хотел их терять и тревожился о них, пока они были живы. Иногда я думаю, это страх потерять их не позволял мне почувствовать счастье от того, что они живы и со мной. Так было всегда, даже с Рафаэлем. Хотя он был кровью в моих жилах, потом на моем лбу… Без него меня стало меньше.
Дэвид смотрел на пламя. Слова Роланда задели его за живое. То же самое он чувствовал по отношению к маме. Он так долго испытывал ужас при мысли о ее уходе, что никогда по-настоящему не наслаждался временем, которое они проводили вместе перед ее кончиной.
– А ты? – спросил Роланд. – Ты ведь еще мальчик, да еще нездешний. Ты не боишься?
– Боюсь, – сказал Дэвид. – Но я слышал мамин голос. Она где-то здесь. Я должен ее отыскать. Я должен вернуть ее.
– Дэвид, твоя мама умерла, – мягко возразил Роланд. – Ты сам мне говорил.
– Тогда как она может быть здесь? Почему я так ясно слышал ее голос?
Но Роланд не отвечал, и Дэвид чувствовал все большее разочарование.
– Что это за страна? – требовал он ответа. – У нее нет имени. Даже ты не можешь мне сказать, как она называется. У нее есть король, но с тем же успехом его могло и не быть. Тут есть вещи, которые явно не принадлежат этому миру: танк, немецкий самолет, попавший сюда следом за мной, гарпии… Все это неправильно. Это просто…
Голос его сорвался. Слова рождались в голове, подобно темной туче, набухающей в безоблачном летнем небе; они наполнялись жаром, яростью и замешательством. У него вдруг возник вопрос, и он чуть ли не удивился, услышав собственный голос, задающий его:
– Роланд, вы умерли? Мы умерли?
Роланд взглянул на него сквозь языки пламени:
– Я не знаю. Мне кажется, я жив, так же как и ты. Я ощущаю тепло и холод, голод и жажду, желания и сожаление. Сознаю тяжесть меча в руке, а на коже остаются следы от доспехов, когда я снимаю их на ночь. Я чувствую вкус хлеба и мяса. После дня, проведенного в седле, я