Звук шагов приблизился к ней. Коня снова взяли под уздцы.
– Дай мне пистолет, – коротко и повелительно бросил Александр.
– Не будь смеш…
– Ты хочешь провести всю ночь в темноте и на холоде? Мне нужен кремень.
Она напряглась и откинулась назад, заставив коня заколебаться – следовать ее движению или подчиниться твердой руке, которая держала его.
– Пистолет, мадам. Здесь нет разбойников.
– Нет? Я в этом не уверена.
– Нет, их нет! – Она услышала, как он тихо выругался, затем пробормотал: – Боже милосердный, женщина, ты испытываешь терпение мужчины. – И снова выругался. – Они все суеверные. Ни один не окажется настолько глупым, чтобы пройти мимо охраняющих знаков Грендель.
– Ты хочешь сказать, что мы глупее их.
Без предупреждения он схватил ее за амазонку и, прорычав: «Нет, мадам, не хочу», стащил с коня.
Катарина упала ему на руки, заставив его сделать шаг назад. Его рука скользнула к вырезу ее жакета. Крик удивления застрял у нее в горле, и она вынуждена была вцепиться в лацканы его куртки, чтобы сохранить равновесие.
Его теплое дыхание согрело ей лицо и увлажнило кожу.
– Нет, мадам. – На этот раз его голос прозвучал тихо и ласково. – Нет, я совсем не это имел в виду.
Ее тело, казалось, повисло над пропастью. Ожидание и легкое волнение от приятных полузабытых далеких воспоминаний смешалось с непреходящим ужасом от липкой мужской плоти и животного мычания.
Но сейчас единственным доносившимся до нее звуком было его участившееся теплое дыхание, и оно согревало ее лицо. Она закрыла глаза и перевела дух, словно вбирая в себя его тепло.
Губы Александра чуть коснулись ее губ.
– Я имел в виду… – Он резко отстранился и выхватил пистолет у нее из кармана. – Я имел в виду только свою глупость.
Она покачнулась, потеряв равновесие, когда он внезапно отпустил ее.
– Мерзавец! Гнусный… – Она услышала звук удаляющихся шагов. – Полковник! – окликнула она. Он не остановился. – Полковник… ты гнусный, проклятый… Александр!
Ей ответил только звук удара кремня по металлу. Минуту спустя он появился в дверном проеме, держа в руке огрызок сальной свечи, ее мерцающее пламя делало его лицо холодным и неподвижным, как у высеченного из камня демона на старинном соборе.
– Да, Катарина?
Она бросилась на него, но, вместо того чтобы противостоять ей, он шагнул в сторону, давая ей пройти.
– Ты гнусный мерзавец, – со злостью снова бросила она.
Он схватил ее за руку.
– Крепко же ты меня ругаешь, Катарина.
– У меня есть причина!
– Какая же это причина? – спросил он, и голос его прозвучал чувственной лаской. – То, что я чуть не поцеловал тебя? Или, возможно, что ты хотела поцеловать меня!
Глава 11
Александр почувствовал, что Катарина пытается вырвать у него руку, и отпустил ее. Он ожидал услышать горячие отрицания в ответ на свои подтрунивающие слова, но она молча зашла в убогий домишко Грендель, состоявший всего из одной комнаты, и принялась осматриваться при тусклом свете свечи, которую он держал в руке.
– Ты должен извинить меня, – сказала она и смущенно засмеялась, словно осуждая себя.
Он прищурился, совершенно не убежденный в искренности ее смеха. И все же…
– Я действительно хотела, чтобы ты поцеловал меня, – сказала она с улыбкой, как бы предлагающей ему присоединиться к ее шутке. – Ну, не совсем ты. Видишь ли, темнота скрыла твои черты, и на мгновение я приняла тебя за другого.
Она взяла маленькую, размером с ладонь, глиняную чашу и принялась разглядывать причудливой узор.
– Так глупо с моей стороны, я знаю, это происшедшее ранее… столкновение, должно быть, повлияло на меня сильнее, чем я могла предполагать.
Она поставила чашу и взяла флакон в форме луковицы, поднесла его к уху и встряхнула содержимое. Александр наблюдал за ней, изумленный тем, что она снова не оправдала его ожиданий.
Он отпустил кожаную занавеску, и она упала, прикрывая дверной проем и отгораживая их от темноты за порогом. Он отвесил ей легкий поклон и произнес:
– Тогда примите мои извинения, мадам. У меня нет желания обременять вас своим ухаживанием, если оно вам не по вкусу.
Флакон на мгновение замер в ее руке.
– Извинения? – спросила она, придав лицу удивленное выражение. – От тебя? От солдата?
Различные подозрения по поводу ее выдумки замелькали в его мозгу, напоминая колоду карт, которую перетасовывают. Она искушала его, это он понял, но причина ускользала от него. Так много сложностей, много мотивов, большинства которых он не знал. И это беспокоило его. Очень беспокоило. Как она часто совершенно справедливо подчеркивала, он был солдатом, солдатом, который предпочитал сражаться на знакомой территории.
Катарина поставила флакон на место. На ее губах по-прежнему играла та же, будто приклеенная, улыбка. Страница из альбома лежала лицевой стороной вниз на углу стола, и она перевернула ее со стремительной грацией опытного игрока.
Его губы тоже растянулись в улыбке, подобной той, что играла на устах Катарины. Знакомая территория? Он мысленно покачал головой, одновременно осматриваясь в поисках других свечей. Скорее уж, знакомый игорный стол. Теперь единственное, что ему нужно сделать, – это решить, с какой карты пойти, чтобы выиграть наверняка.
Он отыскал и зажег еще два огрызка свечи, затем подошел к ней. Но она, ускользнув от него, подошла к жалкому очагу в конце комнаты. Его улыбка стала еще шире, и он демонстративно смел паутину с двух сальных светильников, укрепленных на канделябрах высоко на стене, словно только это и намеревался сделать.
– Твой… твой Грендель, кажется, давно уже здесь не живет, – заметила Катарина, и голос ее прозвучал тихо и неуверенно. Она снова посмотрела на картинку, которую оставила изображением вверх на краю стола, затем решительно повернулась к ней спиной, расправила плечи, взяла потрепанный веник, лежавший у очага, и принялась подметать скопившуюся пыль.
– Да, – согласился он, сделав шаг к столу. – Кажется, она уже довольно давно покинула это место.
– Она? – Катарина резко развернулась к нему. – Грендель была женщиной? – спросила она, и ее руки сжались в кулаки.
– Да, Катарина, – сказал Александр, бросив взгляд на картинку. Это был небрежный эскиз, изображавший цыганский табор, и посреди равнодушной толпы женщина рожала ребенка под дубом. По стилю набросок напоминал сотни тех, что художники, как он не раз видел, делали в лагерях и после сражений, но по воздействию…
– Старая карга. – Он заглянул в глубь своей души, и на него нахлынули воспоминания. Искренняя улыбка приподняла уголки рта. – Когда я был мальчишкой, то считал, что она старше, чем река, старше, чем горы. Я думал, что она живет вечно. И она, конечно, заставила меня поверить, будто я был абсолютно прав.