– Ну, человек с таким, как у тебя, голосом – большая ценность.
– Мальчик с моим голосом, да! Я пела с трех лет, и никто прежде не предлагал купить меня. Но я никак не могла понять, почему итальянец все время твердил, что осталось очень мало времени. И что нельзя доверять природе, которая всегда может сыграть злую шутку с бедным сеньором дель Веккио.
Александра внезапно осенило.
– О, Боже, – сказал он смеясь. – Бьюсь об заклад, он чертовски спешил.
– Я все еще не понимала, что происходит, но твой отец, и глазом не моргнув, пустился с ним в переговоры! И только тогда до меня стало доходить, что они обсуждают. Я подскочила от изумления.
Он так смеялся, что на глазах показались слезы.
– Боже, могу себе представить! Мой добрый правильный отец торгуется за право обладать будущим кастратом.
Катарина смеялась вместе с ним.
– Сначала я пришла в ужас! А потом мне пришлось прикусить язык, чтобы удержаться от смеха, так как ни один из них не знал, насколько ненужной окажется операция.
– И сколько же ты стоила!
Катарина подчеркнуто приосанилась.
– Четыре полных меры белейшей пшеничной муки высокого качества, пару разделанных куропаток и летний окорок.
– И окорок? – переспросил он поддразнивая. – Ну, я вижу, кто выиграл в результате этой сделки.
– Негодяй! – воскликнула она и замахнулась на него.
Ее прекрасные синие глаза светились улыбкой, и он шутливо перехватил ее руку, заставив ее склониться к нему, чтобы сохранить равновесие, и, к его удивлению, она не вырывалась.
– Итак, ты прибыла в Леве, подопечная по договору. И столько-то должна была отработать.
Она усмехнулась.
– Именно так сказал Вильгельм. Он даже занес меня в свой гроссбух! – Она замолчала, чтобы подавить зевок. – Но позже твой отец заставил его вычеркнуть эту запись. Я чувствую себя в таком неоплатном долгу перед этим дорогим моему сердцу человеком, Александр. Он так никогда и не позволил мне вернуть ему долг. Он уверял меня снова и снова, что достаточно вознагражден моим пением и возможностью сидеть в саду и слушать, как я читаю ему письма младшего сына.
Она снова зевнула, а он, отпустив ее руку, отвернулся к огню.
– Эти чертовы письма. Я был высокомерным и напыщенным…
– …надутым, заносчивым ослом, – закончила она за него. – Я абсолютно согласна. – Она на мгновение коснулась его плеча, затем отвела руку. – Но письма доставляли огромное удовольствие твоему отцу, Александр. Пожалуйста, не жалей, что написал их. Они так много для него значили.
Она откашлялась, а он взглянул на нее.
– Хотя в те дни, когда они приходили, я заботилась о том, чтобы получить легкий ужин.
Он не смог удержаться от усмешки.
– Такими скверными они были?
– Хуже. Передать не могу, как тяжело мне было удержаться, чтобы не прервать поток этой самодовольной болтовни. – Она снова не смогла подавить зевоту. – О, извини. Я слишком много смеялась, и это навеяло на меня сон.
– Нет, Катарина, – сказал он, проводя рукой по ее подбородку, он ждал, что улыбка, все еще светившаяся в ее глазах, уступит место отвращению или слепому желанию. Но улыбка осталась. – Невозможно смеяться слишком много.
Он поцеловал ее, нежно прижавшись губами к ее губам, затем отстранился.
– Мы должны отдохнуть. Утром нам предстоит долгий путь.
Кончики ее пальцев скользнули по его щеке, и она, чуть коснувшись губами, поцеловала его.
– Спокойной ночи, Александр.
Затем она повернулась к нему спиной, свернулась калачиком и уснула.
Катарина проснулась на заре и обнаружила, что она одна в доме. Холодок страха рассеял утреннюю прохладу. Ее взгляд, скользнув по комнате, остановился на ломте хлеба и сыре, лежащих рядом с ней вместе с мехом для вина. Немного успокоившись, она уловила за стенами дома Грендель тихие звуки, свидетельствующие о том, что лошадей чистят и седлают.
Лошадиная попона, на которой она лежала, исчезла, и она мысленно отдала должное сноровке полковника, сумевшего с такой ловкостью ее взять. Но тут она почувствовала смущение из-за своей болтливости накануне вечером. И, пытаясь придумать нужные слова, которые она скажет ему в оправдание, принялась поспешно есть.
Катарина сидела, устремив взгляд на каминную решетку, когда услышала шорох отодвигаемой кожаной занавески. Она встала, чтобы встретить его, прежде чем он зайдет в комнату.
– Полковник, что касается…
– Доброе утро, Катарина, – улыбнувшись, сказал он. – Мы можем отправиться в путь, как только ты будешь готова.
Она кивнула, поспешно сунула в рот последний кусок хлеба, запила его вином, затем расправила и разгладила амазонку и плащ.
– Я готова, полковник, – сказала она, подходя к двери и протягивая ему мех с вином.
Он с легким поклоном отступил и придержал для нее кожаную дверь.
За порогом ее неожиданно окутал пропитанный туманом утренний холод. В хижине было теплее, чем ей представлялось. В сером рассеянном свете она ясно видела тропинку, ведущую к домику, сам же домишко казался немногим лучше, чем ветхая полуразвалившаяся лачуга… и все же… вопреки ее ожиданиям он не производил впечатление покинутого.
Это вызвало у нее тревогу. Когда Александр подсадил ее на коня, она посмотрела на него сверху и спросила:
– Ты не собираешься взять какую-нибудь книгу заклинаний или что-либо еще, чтобы отражать нападение разбойников по дороге в Таузендбург?
Он улыбнулся при виде ее плохо скрытого беспокойства.
– Я ничего не беру у Грендель, кроме ее уроков и гостеприимства, – произнес он с некоторой долей самоуверенности.
Она недоверчиво фыркнула.
Он с невинным видом пожал плечами.
– И, возможно, время от времени приобретаю кое-какие припасы.
– Припасы? – со смехом переспросила Катарина. – Так вот как тебе удалось спастись от того пушечного ядра? Ты наслал на него чары?
Он проверил, хорошо ли подтянуто стремя, при этом его пальцы обхватили ее обутые в сапоги лодыжки. По телу ее прошла дрожь, и она качнулась в седле, чтобы рассеять непрошеное чувство.
– Я не волшебник, Катарина, – заметил он, но после того, как он прошедшим вечером сумел обыденную беседу наполнить таким теплом, такой задушевностью, она начала сомневаться в истинности этого утверждения.
Подождав, пока Александр не сел на лошадь, она сказала:
– Полковник, я хочу извиниться за прошлую ночь. Не знаю, что на меня нашло.
Серые глаза полковника от удивления стали настолько светлыми, что почти сравнялись с туманом, плывущим среди деревьев.
– Катарина, тебе не за что извиняться.
– Полковник, наше… положение… и без того достаточно сложное, мне не следовало усугублять его своей ночной болтовней. Я давно так много не говорила, с тех пор, как потеряла своего друга несколько лет назад. – Боль сжала ей сердце. Все эти годы она почти ежедневно испытывала тоску по Халле, но не осознавала, до какой степени ей не хватало подруги.