от скуки. Главным и фактически единственным развлечением была поездка на мопеде в порт Святой Пелагии, чтобы поглазеть на двух-трех новых туристов, проявивших наивность высадиться на Китире. Это был своего рода катастрофический туризм метауровня. Мы, туристы, злорадствовали при виде проблем, с которыми в отсутствие туристической инфраструктуры сталкивались наши товарищи по несчастью.
Я вспомнил об этом, когда в гранд-отель «Европа» пожаловали новые гости. Невзирая на то, что их прибытие не совпадало с основными трапезами или перекусами, предполагавшими скопление гостиничных постояльцев на первом этаже, почти все они как бы ненароком оказались в фойе под предлогом изучения книг на библиотечных полках или желая полистать газету в новом кресле у камина под портретом Паганини. Я тоже направился в фойе, якобы с намерением выкурить на улице сигарету в компании Абдула. Но тот суетился с багажом, в изрядном количестве доставленным в отель, что предоставляло мне идеальную возможность отсрочить выполнение намеченного плана и задержаться в фойе, где Монтебелло с почестями встречал новых гостей.
Это были американцы, что всех нас слегка разочаровало. Акцент выдавал их происхождение, подразумевавшее в наших глазах поверхностность и все то, чем мы, европейцы, быть не хотели. Вдобавок это была семья — чаще всего предельно замкнутая хоррор-группа, безжалостно расходующая энергию на то, чтобы испортить между собой отношения, и не ведающая о возможностях, заложенных в общении с остальным миром. К чему нам такие соседи? Вероятно, мы просто им завидовали. Прежде мне не приходило в голову, что в гранд-отеле «Европа» живут сплошь одиночки. Прибытие семьи высвечивало наш холостяцкий статус. Меня вдруг пронзило осознание того, что и я не был среди нас исключением и мою персону тоже следовало считать безутешным одиночкой, отчего на секунду мне стало безумно горько.
Единственным, что сохраняло надежду на сколь-нибудь интересное прибавление в нашей компании, было то, что новоселы не выглядели как типичная семья. Родители казались слишком старыми, а их дочь-подросток — слишком юной, чтобы быть их дочерью. Судя по внешности, это, пожалуй, были бабушка и дедушка, прихватившие на отдых и внучку. Одетый во все клетчатое мужчина походил на страстного любителя гольфа. Его супруга руководила операцией по заселению в гостиницу — и, по всей видимости, не только ею. Она была закутана в широкие индийские одежды, вероятно призванные придать ей моложавый и независимый облик, но на деле лишь подчеркивавшие ее объемы. За этой драпировкой скрывалась женщина, превосходно пекущая яблочные пироги.
— Мемфис, помоги-ка этому несчастному тощему юноше, — сказала она своей дочке или внучке, указывая на Абдула, пыхтевшего над поклажей, сопровождавшей троицу. — Ты и сама можешь донести до номера свои чемоданы.
— Не стоит беспокоиться, мэм, — заверил девушку Монтебелло. — Наш коридорный бесконечно рад вам услужить. Вы бы его обидели, если бы облегчили ему задачу.
Девушка, которую, очевидно, звали Мемфис, предпочла поверить мажордому на слово. В отличие от взрослых сопровождающих, она заслуживала описания. Это была энергичная, жующая жвачку юная вамп в том возрасте, когда еще бегают вприпрыжку, но уже понимают, что женщины одним своим взглядом могут провоцировать опасные ситуации. Несмотря на прохладную погоду, на ней были облегающие короткие шорты, и только по молодости ей бы, возможно, еще удалось при необходимости убедить окружающих в их безобидности. С потенциально пикантным подтекстом этих шортов иронично контрастировали массивные, неуклюжие черные кроссовки с вынутыми для удобства шнурками, которые идеально смотрелись бы на твердо ступающих ногах какого-нибудь увешанного «ролексами» гангстера. На незатейливой белой футболке без рукавов выделялась надпись: YOLO[19], и я знал, что она значит: совсем уж древним стариком я все-таки не был. То, как буквы этого жизненного девиза искажались упругой выпуклостью, которую они покрывали, свидетельствовало, что перед нами уверенная в себе совершеннолетняя девушка. Наряд венчала бейсболка с серебряными пайетками, которую девушка надела козырьком вперед. Хвост из светлых волос был просунут в петлю бейсболки на макушке.
Во всем ее облике в контексте старого фешенебельного гранд-отеля «Европа» было что-то парадоксальное, как если бы танцовщица шоу-балета вдруг появилась на монументальном кладбище. Мраморные колонны взирали на нее с недоумением. Позолоченные панели облупились от удивления. Красная ковровая дорожка с длинным ворсом, по которой она энергично вышагивала, зарделась от смущения.
2
После того как любезный мажордом оперативно проводил американцев в номер и возбуждение, вызванное их появлением, поутихло, я решил-таки осуществить свой фиктивный план, оправдывавший мое присутствие на первом этаже, и вышел через главный вход на улицу покурить возле цветочного горшка на ступеньках крыльца. Спустя несколько минут ко мне присоединился и Абдул, заслуживший перекур, учитывая количество перенесенных им американских чемоданов.
Я угостил его сигаретой из голубой пачки Gauloises Brunes без фильтра, дал прикурить от начищенной до блеска Solid Brass Zippo и сам взял еще одну.
— Надеюсь, ты не собираешься спрашивать, почему американцы всегда путешествуют с таким количеством багажа, — сказал я, — иначе у меня возникнет искушение ответить, что тем самым они восполняют недостаток багажа духовного.
Абдул промолчал.
— Это была шутка, Абдул.
— Спасибо за шутку, господин Леонард Пфейффер.
— Это была не очень удачная шутка. Ты прав, что не смеешься. Если хочешь, я все-таки попробую тебя развеселить. Ты выглядишь каким-то мрачным. Что-то случилось? Тебя все еще обременяет груз чемоданов?
— Я благодарен за то, что мне разрешено здесь работать, — сказал Абдул. — Чем полезнее я могу быть окружающим, тем меньше чувствую себя обузой. Ваши слова о духовном багаже затронули во мне то, что давно болит. Вы не виноваты — пожалуйста, поймите меня правильно. Господин Монтебелло мне как отец и щедро образовывает меня, но, общаясь с вами и другими гостями гранд-отеля «Европа», я понимаю, как мало знаю. Я еще молод, но меня порой одолевает страх, что я безнадежно отстаю и уже никогда не смогу восполнить пробелы в своем развитии. Я умею находить в пустыне воду и съедобные растения, но ваш мир, где мне дозволено быть гостем, настолько сложен, что, боюсь, мне за всю жизнь не накопить достаточно знаний, чтобы суметь в нем выжить, когда однажды не станет господина Монтебелло.
— В твоем возрасте я не испытал и десятой части того, через что прошел ты. Лишь через много-много лет мне удалось приблизиться к тому уровню зрелости, на котором ты сейчас находишься.
— Вы очень добры, — произнес он, — но я понимаю, что это неправда. То есть, может,