этой мучительной мешанины чувств.
— Куда ты отправился в тот день, когда уехал из замка? — после паузы спросила Амана. Упрямое выражение на ее лице говорило о том, что сегодня она твердо решила не позволять мне и дальше ее игнорировать. Решила сделать вид, что все в порядке и мы просто вернемся к тому, что между нами было раньше? К этой полу-дружбе, полу… чему-то большему.
— Рейн, ну пожалуйста! Не сердись на меня, — она взяла мою руку в свои.
Я вновь уставился на гладь пруда, потревоженную сейчас сильной рябью и потому не отражающую ничего. Амана молчала. Должно быть решила ждать, пока я не заговорю первым.
— Кто такие «дикие души»?
— … Что?
Я ощутил, как дрогнули ее пальцы.
— «Дикие души» аль-Ифрит — кто они? — повторил я.
Амана шевельнулась и вздохнула. Похоже, тема была не из тех, о которой приятно говорить.
— Те, кому не дано видеть любовь в чужих сердцах, — сказала тихо. — Те, кто не может разжечь искру. Вскоре после совершеннолетия в них пробуждается бродячая натура ифритов. Они обречены скитаться до конца жизни, никогда не могут найти себе место, успокоиться, пустить корни. Неважно, в Старшей или Младшей семье они родились, через несколько лет после инициации они покидают дом и почти никогда не возвращаются.
— С такими дикими душами только рождаются?
— Нет, — она покачала головой, — не только. Дар искры можно потерять уже во взрослой жизни.
Это звучало подозрительно знакомо…
— Ты это имела в виду, когда говорила о потере своей магии?
Амана кивнула.
— Нам дано много такого, чего нет у обычных людей. Но и ограничений на нас тоже больше.
— Почему так?
Амана посмотрела на небо с таким выражением, будто видела там что-то еще кроме синевы и белых облаков, сейчас прячущих солнце.
— Так распорядилась Пресветлая Хейма. Не наше дело спрашивать отчета у богини.
— И дети аль-Ифрит с «дикой душой» тоже становятся такими же? — спросил я.
— Дети? Это звучит так, будто ты говоришь о конкретном случае. Рейн, откуда ты вообще об этом узнал?
Сперва я лишь пожал плечами, но потом все же рассказал о встрече с Шанной и нашем разговоре.
— Рейн, только ты можешь совершенно случайно наткнуться на единственную в корневых землях бывшую любовницу дяди Анхарта! — Амана заулыбалась, и я неожиданно понял, что это была первая ее улыбка за весь разговор.
— А у него их много?
— Очень много — и любовниц, и детей. Восемь бастардов, все от разных матерей, уже прошли инициацию и теперь стараются заслужить право войти в клан. И нет, никто из них не стал «дикой душой». Обычные люди. Еще трое бастардов оказались пустышками — полное отсутствие магии. И неизвестно сколько других его отпрысков бродит по свету.
Я вспомнил Шанну и то, с каким выражением на лице она упоминала отца своего ребенка. Она явно любила его даже сейчас, даже через двадцать лет после того, как он ее оставил.
— Этот Анхарт был тем еще сердцеедом, — сказал я.
— Да. Все «дикие души» такие.
— Ты сказала «дядя Анхарт». Не дядюшка.
Именно дядюшками Амана называла старших по возрасту родственников из Младших семей.
— Заметил разницу? — она снова улыбнулась. — Да, Анхарт был нашим с Хеймесом родным дядей, младшим братом отца.
— Кажется, я знаю, почему Пресветлая Хейма наложила на вас ограничение на близость под угрозой потери магии, — сказал я, и на вопросительный взгляд Аманы продолжил: — Чтобы Империя не утонула в бастардах аль-Ифрит.
Амана сперва растерянно моргнула, потом засмеялась. А я подумал, что за дни, когда я старался избегать ее общества, я сильно по ней соскучился.
* * *
Я не очень представлял, каким должен быть наставник по магии, но, как оказалось, какие-то ожидания у меня все же были. Во-первых, когда Хеймес упоминул, что наставник «надежный», я отчего-то решил, что он тоже принадлежит клану аль-Ифрит… Хотя, может быть, он и принадлежал, но только к одной из побочных семей. Невысокий, коренастый, широкоскулый, неопределенного возраста — что угодно от сорока лет до шестидесяти. А может и куда больше — если он все же был из побочной семьи аль-Ифрит. С непривычным разрезом глаз — более узким, чем я привык, и при этом чуть приподнятым к вискам, кошачьим. Взгляд у него был умным и цепким, и своей пронзительностью напомнил мне императорского советника…
Да уж. Я только надеялся, что как личность он окажется поприятнее. Насколько я понимал, под его руководством нам предстояло изучать магию несколько лет.
— Рейн и Кастиан Менхард, — произнес наставник, оглядев нас по очереди. Кто из нас кто он понял без представлений — должно быть, Хеймес заранее дал подробное описание. Сам глава клана сейчас стоял рядом с наставником, наблюдая за знакомством. — Я Мунир Ирдан, магистр Четырех Стихий, мастер Теней.
Ни клан, ни гильдию он не упомянул.
Мы с Кастианом поклонились в приветствии, как полагалось.
Насчет первой части титула наставника, касающейся стихий, все было относительно понятно: водой, огнем, землей, воздухом — ими Мунир владел в равной степени.
Книги по теории подробно рассказывали обо всех классах магов. Подавляющее большинство являлось обычными практиками и дополнительным изучением магии себя не утруждало. Для практиков куда важнее была сырая сила, определяемая количеством камней при инициации, и основные заклинания, освоенные до рефлекса.
Те же маги, которые, так сказать, копали глубже, уже меньше зависели от врожденной силы. Они обычно выбирали узкую стезю, к которой у них была или природная склонность, или особый интерес, — скажем, не просто магию Земли и даже не просто ее подраздел, магию Металла, а, допустим, Медь или Серебро. И изучали настолько досконально, что в своей избранной сфере магистр, например, с пятью камнями, мог оказаться сильнее мага-практика с десятью. Правда, авторы книг по теории не привели ни единого примера, как такое противостояние выглядело бы на самом деле, а мое воображение тем более не могло этого представить. Ну вот как, например, доскональное знание Меди могло спасти в магической дуэли мага с пятью камнями от моментального уничтожения практиком-стихийником с девятью или десятью?
У магов, углубляющихся в теорию, было три уровня признания их заслуг. Сперва такой маг становился в своей сфере «мастером», потом «магистром». На самой высшей ступени стояли архимаги, но тут имелась сложность — чтобы стать ими, одного великолепного