parola» графа всегда сливается с началом его речи… Говорит он плохо, очень плохо, и итальянцы говорят, что даже не совсем чисто по-итальянски, – но слушают его с напряженнейшим вниманием, и мне не раз казалось, что во время его речи уши большинства депутатов делаются заметно длиннее. При внимательном рассмотрении этот удивительный феномен объяснился тем, что очень многие, для лучшего слышания драгоценных слов, прикладывают к уху ладонь в виде трубочки. Общая тишина прерывается иногда только каким-нибудь Массари, Кордова или Бонги[346], которые крикнут: «benissimo! bravo!»[347] – и затем раздадутся рукоплескания. По окончании речи обыкновенно взрыв аплодисментов. Граф опускается на свое место и хохочет, обхватывая руками одну из собственных ног, положенных одна на другую.
Есть фигуры, не внушающие никому особенной симпатии, но и не противные, – так себе, ни то ни се. Таких множество встречаешь на каждом шагу. Есть другие, для всех симпатичные, несмотря на разницу понятий и характеров; этаких, конечно, не всякому и встретить удавалось… Но есть еще сорт личностей – симпатичных для своей партии, но несносных до омерзения для противников. Таков представляется мне граф Камилло Бензо[348] Кавур. Для меня, собственно, он – что такое? Я с ним дела не имел, ни разу не говорил и, по всей вероятности, никогда говорить не буду, следовательно судить о нем могу как человек совершенно посторонний. Но видевши и слышавши его несколько раз, я понимаю, что этакой человек может, несмотря на свое видимое добродушие и мягкость, довести до бешенства своих противников. Каждый взгляд, каждый жест его, будучи приятным для друзей как свидетельство фамильярности, в высшей степени обиден для противной партии. Когда он, держа в руках собственные ноги или заложив руки в карманы и выпятив свой тучный живот, обводит насмешливым взглядом всю камеру, для приятелей его и эта поза и этот взгляд очень симпатичны; но каково должно быть впечатление оратора «левой», который в это самое время выбивается из сил, чтобы оспорить какой-нибудь шаг министерства!.. И этого еще мало: Кавур послушает-послушает, посмотрит на оратора этак, как будто говорит ему: «ты, дескать, что? – стену лбом прошибить хочешь?» – потом мигнет своим приятелям или министрам, сидящим рядом, да как прыснет со смеху. В первый раз увидав это, я подумал, не показал ли кто ему пальца, как тому поручику, которому, по словам лейтенанта Жевакина[349], подобного жеста достаточно было для смеха на целый день. Но мне объяснили, что такова «система» графа Камилло.
Однако ж я слишком много говорю о графе, забывая, что его уже изобразил не так давно друг мой Кондратий Шелухин[350]. Признаюсь, что друг мой был во многом прав, хотя и заврался, приписав радикальному журналу «Il Diritto» кавуровские тенденции, и хотя позабыл некоторые черты сходства двух графов. Так, например, не сказал он, что оба графа отличаются отсутствием ораторского таланта; что Кавур начал свое поприще в «Armonia», ультрамонтанском журнале, с которым теперь ведет страшную войну[351]; что в начале 1848 года граф Кавур вошел в демократическое общество «Circolo politico», членов которого считают теперь если не разбойниками, то чем-то гораздо хуже… и пр. и пр.
Обращаясь опять к парламенту, надо сказать о том, как производилась поверка выборов. Главный предмет споров был – избираемость или неизбираемость известного лица. По принципу, видите, не может быть избираем чиновник, получающий жалованье от правительства: с одной стороны, многие из таких чиновников находятся в таком положении, что имеют средства стеснять выборы; с другой – они все зависят от правительства и, следовательно, не могут совершенно свободно и самостоятельно защищать пред ним интересы граждан, – собственные интересы заставят их в большинстве случаев склоняться на сторону правительства. Эти резоны всем в камере были хорошо известны; по нельзя было без смеха слушать рассуждений, раздававшихся по этому поводу в парламенте.
Самые горячие споры возбуждены были выборами Либорио Романо. Некоторые предлагали уничтожить все его выборы, потому что он – чиновник правительства, советник в luogotenenza, нечто вроде наместничества в Неаполе, следовательно и по закону и по здравому смыслу исключается из свободных выборов. Но до здравого смысла никому дела не было в камере, а с законом справились вот как: учреждение luogotenenza – временное и в законе не поименовано; жалованья Либорио Романо не получает, а получает вознаграждение – indennita; следовательно, ясно, что может быть выбран. Боджио к этому присовокупил, что, впрочем, если бы Либорио Романо очень дорожил депутатством, то подал бы перед выборами в отставку, как другие это сделали. Камера зашумела немножко, как будто обиделась таким презрительным обращением с ней. Можно было ожидать, что она решит; а так как Либорио не подал в отставку и, значит – депутатства не желает, то и утверждать его нечего. Но решить так – значило бы сказать, что и камера в Либорио Романо не нуждается, а на это, разумеется, ни у кого не хватило духу, и выборы были утверждены в семи коллегиях; в осьмой только оказалась какая-то неправильность. И никто не хотел или не мог сказать простой вещи, – что вознаграждение и жалованье – равно плата, выдаваемая правительством, и что по принципу временная-то должность еще более должна быть препятствием к выборам, нежели постоянная: постоянный чиновник более прочен на своем месте, а временный – вполне зависит с своей должностью от желания министерства, он должен заботиться о возможно дольшем сохранении своего места и затем обеспечить себе выход из него, иначе завтра его должность будет уничтожена, и тогда куда он денется, если скомпрометирует себя пред министерством?
Одобрив выбор советника наместничества, должны были, разумеется, одобрить и выборы всех, служащих в совете наместничества или каким бы то ни было образом принадлежащих к этому учреждению. Таким образом, вошли беспрепятственно и Ла Фарина, и Патерностро[352], и др.
Кажется, впрочем, что поверка выборов нужна была более для того, чтобы протянуть время, нежели для настоящей правильности состава парламента. Камеру вообще поверка эта занимала очень мало; половина членов не являлись вовсе; из присутствующих большая часть занималась разговорами, чтением газет и т. п. Один из членов, Меллана[353], отличился особенным усердием и беспрестанно останавливал докладчика замечаниями, что такой-то служит там-то, получает то-то и, следовательно, не должен бы быть избираем. Один из докладчиков, которого избрание тоже было сомнительно по закону, но несомненно по милости к нему Кавура, некто Патерностро, служивший беем в Египте, нахально заметил раз, что г. Меллана, кажется, специально занимается биографией каждого из депутатов. Камера захохотала при этом замечании!.. Меллана встал