Читать интересную книгу Монастырек и его окрестности… Пушкиногорский патерик - Константин Маркович Поповский

Христа распяли?.. Должно быть, от большой любви, не иначе.

– Вот именно, – колыхая боками, смеялся вслед за отцом наместником отец благочинный.

Разумеется, Шломо отвечал и на эти, и на все прочие колкости, которые преподносил ему отец Нектарий, но отвечал вечно с какой-то неясной усмешкой, которая ничего не разъясняла, а только все запутывала еще больше, превращая серьезный поначалу разговор во что-то смешное, ненужное, и даже неприличное, так что отец Нектарий начинал сердиться и грубить, что только подогревало Шломо, который нес уже какую-то совершенную ахинею и говорил, например, что если бы не было этого русского раздолбайства, то страна наша была бы чудесна и обильна, что ничто похожее на это раздолбайство не было возможно в еврейской среде, где, в первую очередь, заботились о своих: о своей семье, своем народе, своих детях, а уж потом – обо всех прочих, и это было почему-то всем этим прочим страшно обидно, потому что все эти прочие готовы были заботиться о ком угодно, но только не о самих себе, своих близких и родных, отчего в их домах вечно был срач и бардак, пьянство, грязь, неряшливые дети и все такое прочее, давно неумытое и запущенное, как бывает запущен гнойный фурункул, избавиться от которого можно было только одним путем.

– Это вы опять о мирском, – сердито выговаривал в ответ отец Нектарий, которому страсть как хотелось показать свою ученость, да вот все не выпадал к тому случай – А мы все-таки говорим о божественном, кто понимает.

– Да как же о нем не думать? – возражал Шломо. – Мы ведь не птицы, чтобы нам не думать о завтрашнем дне.

– А вот у нас в Писании написано – «будьте, как птицы», – говорил отец Нектарий, не замечая, как замахал руками стоящий рядом благочинный.

– Там написано «будьте, как дети», – поправил его Шломо Маркович и, довольный тем, что посадил отца игумена в лужу, пританцовывая и не прощаясь, удалился прочь.

Манера его общаться с другими православными тоже была вполне оригинальна.

– А вы знаете, что Христос был евреем? – говорил он, возникая вдруг перед идущими на рынок монахами и при этом мило картавя и улыбаясь. – Нет, вы не знаете, что Христос был евреем. Вы только думаете, что вы это знаете. Потому что если бы вы про это знали, то немедленно бы сняли с себя этот камуфляж и посыпали голову пеплом, потому что вам пришлось бы узнать горькую правду о том, что Христос не только был евреем, но и думал по-еврейски, и, что уже совсем вам будет тяжело узнать, так это то, что он мыслил как настоящий иудей, ни больше и ни меньше.

– Как же это, – говорил один из монахов, с удивлением разглядывая этого странного человека в ермолке.

– А вот так, – отвечал Шломо, повышая голос так, что прохожие на другой стороне улицы повернулись и посмотрели в их сторону. – В вашем понимании Христос, о котором рассказывает Евангелие, живет в Галилее и Иерусалиме, как будто в чужой и враждебной стране… Вам и в голову не приходит, что Христос – тоже «жид». И мать его – жидовка, и братья, и сестры, и соседи, и друзья. Христианство, которое ковалось где-то в Сирии, с самого начала несет в себе дух антисемитизма, который успешно пережил иудо-христианство и легко был принят средними веками, которые донесли до нас этот антисемитизм в виде погромов и Холокоста… А знаете, что это значит?

– Что? – не удержавшись, спросил один из монахов.

– Ничего особенного, – сказал Шломо Маркович, пританцовывая. – Это значит, что последние две тысячи лет ваш Христос остается вне христианства. Христианство – без Христа, вот, что выходит, чтобы вы там ни говорили.

Сказав это, Шломо Маркович исчезал, и не успевшие прийти в себя монахи еще долго стояли, глядя ему вслед, а вечером рассказывали об этой встрече своим сокелейникам, качали головами и о чем-то задумывались, а вот о чем именно задумывались, то держали в секрете.

Доходили эти известия и до Нектария, который сердился и запрещал монахам общаться с Шломо Марковичем под страхом изгнания из монастыря.

– Ты мне монахов не сбивай, – говорил отец игумен, повстречав как-то Шломо Марковича у монастырских ворот. – У меня монахи ученые, больше тебя знают. Так что только зря время потратишь.

– Вот именно, – сказал стоящий рядом благочинный, отец Павел. – Пускай вон лучше идет цыган урезонивать. Совсем стыд и совесть потеряли, торгуют цветами прямо под носом. А ученых у нас тут и без тебя хватает.

– Боитесь, что ли? – Шломо весело переводил взгляд с игумена на благочинного, а потом опять с благочинного на игумена. – Ну так оно и есть, боитесь.

– Это кто, интересно, боится? – спросил отец Нектарий, который всегда любил быть первым. – Говорю тебе, мои монахи тебя так уговорят, что потом не будешь знать, куда от стыда деться.

– Напугал, – сказал Шломо, вытанцовывая какой-то сложный танец. – Да твои монахи не знают даже, кто такой Василий Великий, а уж про никейский-то символ можно их даже не спрашивать.

– Что никейский, какой там еще никейский, – забормотал быстрой скороговоркой отец благочинный. – Главное, чтобы человек службу понимал. Понял?.. Если человек службы не знает, то никакая ученость впрок ему не пойдет…

– Это ты, конечно, переборщил малость, – сказал игумен. – Ученость – ученостью, а служба, знаешь ли, службой… И этой ученостью тебе мои монахи сто очков вперед дадут, не глядя.

– Пускай попробуют, – сказал танцующий Шломо.

– Вот и я говорю – «пускай», – подтвердил отец игумен.

– И я, – сказал Шломо, ничуть не менее игумена любивший, чтобы последнее слово оставалось за ним.

Так возникла однажды идея религиозного диспута, которая со временем не поблекла, как это обычно бывает с большинством подобных идей, а почему-то плотно поселилась в голове отца Нектария, который много раз к ней возвращался, пока, наконец, эта идея не превратилась в некую вполне материализовавшуюся реальность.

И действительно.

В один прекрасный день монахи и прихожане узнали из вывешенного на воротах уведомления, что сегодня в 19.00 состоится диспут между монахами нашего монастыря и всем известным Шломо Марковичем Шнейерсоном по вопросам веры, таинств и религии. Вход свободный.

Что предшествовало этому событию и какие силы приложили руку к осуществлению этой занимательной идеи, – мы сказать затрудняемся. Известно достоверно только одно: отец игумен был крайне доволен стечением вышеизложенных обстоятельств, так что даже готовился сам поучаствовать в диспуте, для чего обложился кучей книг, а отцу Ферапонту поручил составить список вопросов, да не простых, а попутаней да позаковыристей.

И скоро этот день наступил.

37. Диспут

Как и следовало ожидать, диспут начался с легкой перебранки между сторонами.

Сначала отец Павел позволил себе не вполне уместную шутку относительно головного убора Шломо Марковича, а затем и сам Шломо Маркович, не удержавшись, съязвил по поводу