православных подрясников, которые делают священников похожими на женские манекены во время весенней распродажи.
– Сами вы женское платье, – сказал отец благочинный, поворачиваясь к Шломо Марковичу спиной. – Ну? Слыхали?
– Я-то как раз хожу, в чем ходят нормальные люди, – сказал Шломо Маркович и повернулся вокруг себя, чтобы все видели, во что он одет.
– Главное, чтобы мысли были, а не одежда, – вступил в разговор бывший артиллерист, а ныне монастырский послушник Зосима. – На иного смотришь, а кроме одежи у него ничего, один фасон.
– Вот и я говорю, – сказал благочинный, усаживаясь на стул в первом ряду. – Когда мыслей нет, то и говорить нечего.
– И не о чем, – подтвердил Зосима и добавил:
– Отец-то игумен придет, не станет миндальничать, враз все на свои места расставит.
– Мы прямо-таки описались от страха, – сказал Шломо Маркович и засмеялся. – Пусть сначала придет, а то время уже десять минут восьмого, между прочим.
Тут боковые двери отворились, и в зале действительно появился отец Нектарий в сопровождении нескольких монахов, чье появление было немедленно замечено и встречено далеко не однозначно, так что одни при виде монахов сдержанно кривились, тогда как другие хлопали им и даже подбадривали жестами и криками. Все монахи расселись в первом ряду, за исключением отца игумена, который медленно и эффектно поднялся и, благословив присутствующих, уселся в небольшое кресло в центре сцены. Другой, стоящий на эстраде стул, судя по всему, предназначался для Шломо Марковича Шнейерсона, который как раз в эту минуту показался на сцене.
Тут появился на сцене и еще один субъект, а именно весьма невзрачный лысый гражданин из Администрации, который объявил, что диспут начинается и что первый вопрос будет озвучен православной стороной, поскольку так выпал жребий.
Так оно и вышло.
Оглядев под завязку набитый зал, отец игумен достал из кармана бумажку, затем откашлялся и прочитал:
– Вот такой вопрос будет у нас, – сказал он и ударил по подлокотнику так, что кресло едва не развалилось. – Отчего это иудеи, когда стоят перед Богом в синагоге, не снимают свои головные уборы?.. А ведь это, – продолжал игумен с легкой снисходительной улыбкой, – является в первую очередь неуважением к Создателю и Творцу.
Зал между тем замер, обдумывая заданный вопрос.
– Протестую, – сказал Шломо Маркович, немного подумав и показывая пальцем в сторону довольного игумена. – Еврейская кипа именно выражает глубокое уважение, которое чувствует народ Израиля к Богу, тогда как православное надевание на головы женского пола платков только лишний раз подчеркивает необходимость носить головные уборы, косвенно осуждая манеру православных мужиков стоять перед иконами с обнаженной головой.
– Хорошенькое уважение, – сказал игумен и понимающе улыбнулся, повернувшись лицом к залу.
Зал ответил игумену шумным пониманием.
– Так их, – сказал благочинный, смеясь и показывая большие желтые зубы.
– Они думают, раз ты при деньгах, так им все позволено, – продолжал благочинный, обращаясь сразу ко всем присутствующим. – Нет, это вам не в президиуме штаны-то протирать. Лучше пускай скажут, зачем Христа распяли, душегубы?
– Протестую, – сказал Шломо Маркович и поднял руку. – Сейчас наша очередь вопросы задавать.
– Вот и задавай, – раздался из зала чей-то знакомый голос. – Нечего народ православный томить без дела!
Зал сдержано зашумел.
– Тогда вот какой вопрос будет, – сказал Шломо Маркович, вставая из кресла и выходя на сцену. Глаза его сверкали. Потом он подождал, когда стихнет шум и сказал: – Христос проповедовал бедность и воздержание. Так?
– Так! – весело зашумел зал, немного подумав.
– А раз так, почему ваши епископы ездят на «Мерседесах» и покупают виллы в Швейцарии?.. Не знаете, почему?
В зале на мгновение воцарилась мертвая тишина. Потом чей-то скучный голос сказал:
– Вы об этом еще в прошлом разе спрашивали.
– Вот именно, что в «прошлом разе», – сказал Шломо Маркович с раздражением. – Только мне, представьте, никто за весь год на мой вопрос не ответил… Это нормально, по-вашему?
– А потому, что тут и отвечать нечего, – неожиданно вступил в разговор отец Нектарий. – Машина – она для того и существует, чтобы облегчать жизнь человеческую, а «Мерседес» там или что другое, это уже к делу не относится.
– Еще как относится, – не сдавался Шломо Маркович. – Вы же почему-то не ездите на «Жигулях», а все норовите влезть во что-нибудь подороже. Ездили бы вон на «Ладе» или на «Волге», народ бы вас сразу оценил.
Мысль пересадить отца игумена из «Мерседеса» в «Жигули» почему-то вызвала в зале небольшой шум и хихиканье. Даже сам игумен, кажется, слегка усмехнулся, впрочем, быстро в бороде эту усмешку спрятав.
Между тем, события в зале шли своим чередом, то есть бестолково и нелепо.
С одной стороны лысый администратор громко призывал всех немедленно продолжить диспут, тогда как с другой отставной артиллерист Зосима, овладев вниманием народа, рассказывал чудесные истории о последнем владыке, чье бескорыстие и милосердие хорошо помнили все те, кто с ним сталкивался.
– Бывало, захочет дать нищему, а денег-то и нет, так, бывало, с досады-то и заплачет, – и Зосима смахивал со щеки негаданную слезу. – А иной раз было – денег на масло и тех даже не было!
– У владыки? – переспрашивал кто-то с сомнением.
– Истинный крест, – тут Зосима размашисто крестился.
– Ты еще скажи, что он на паперти побирался, потому что у него бензин в машине кончился, – говорил кто-то.
– И скажу, – говорил Зосима и обижено смолкал.
Народ смеялся.
Тут встала со своего места известная всему свету личность хулигана и дебошира Митрича Маросейкина и, обращаясь к залу, закричала:
– Мне вот интересно знать, долго мы еще будем эту ерунду тут слушать?
В ответ зал ответил ему понимающим шумом.
– Кино давай! – закричали со всех сторон. – Две недели уже ничего не привозят!
– Шнейерсона гоните со сцены! Нечего ему тут, – голосила публика.
Видя, куда выруливает этот сомнительный диспут, отец Нектарий поднялся со своего места и направился бочком в сторону выхода. Вслед ему засвистели.
– Без Шнеерсона обойдемся, – кричал какой-то задорный голос.
– Это кто такой смелый, – засучивая рукава, спросил Шломо Маркович, принимая боевую стойку. – Ишь, расквакались, как лягушки перед грозой… Ну? Кто тут против Шнеерсона?
– А хоть бы и я, – сказал вечный оппонент Шнеерсона Митрич с Мехова, выступая вперед и держа перед собой сложенную фигу. – Ты нас не пугай, Шнеерсоныч, мы и без тебя уже пуганые, хоть это не мешает нам насовать тебе в репу столько, сколько ты заслужил.
– Вот будет тебе сейчас репа, накушаешься досыта, – ответил Шломо Маркович, тесня противника к стене. – Уйди от греха, Митрич, пока я еще добрый.
Однако Митрич от греха не ушел, за что и был немедленно наказан метким ударом Шломо Марковича, после чего упал между стульями под чей-то истошный крик «Милиция!», которая, впрочем, уже спешила в сторону разгневанного Шломо Марковича, но подходить ближе пока еще опасалась.
Впрочем, на этом диспут и закончился.
38. Продолжение великого путешествия
Неизвестно, как и куда двинулись наши путешественники, однако доподлинно известно, что в районе одиннадцатого часа их видели идущими от магазина, носящего нежное