теперь каждый думал о своем, витая Бог знает где, пока, наконец, время, отпущенное на молчание, не истекло и не наступило время ничего не умеющих объяснить слов.
– А больше всего, – усмехнулся Пасечник, – мне жалко маминого шелкового веера, который ей привезла из Китая подруга… Тридцать лет прошло, а я до сих пор помню, как он гудел и вибрировал, когда я начинал им махать.
– Я понимаю, – со вздохом отец Фалафель стал подниматься со своего места, одновременно уплывая в какие-то неведомые страны. – Веер – это как раз то, чего не хватает каждому православному монаху.
– Ну, это ты уже перегнул, – сказал Пасечник.
– А вот и нет, – отец Фалафель отдал честь стоящим у буфета официанткам. – Сейчас я покажу тебе одно местечко, тебе понравится.
– Главное – не перебрать, – сказал Пасечник.
– Вот именно, – подтвердил отец Фалафель.
И они вступили за порог кафе.
39. Как отец Нектарий и отец Павел встретились в одном и том же сне
А сон этот привел их прямиком в монастырскую баню, которая была во сне не в пример больше, чем наяву, а уж раскалена до такой степени, что со всех сторон сыпались на отца наместника и отца благочинного искры и пламя в печи гудело, словно летящий в ночи паровоз.
Но забавней, конечно, было то, что и отец наместник, и отец благочинный были в своем сне совершенно лишены всякой одежды, то есть были совершенно голые и при этом почему-то совсем не стесняющиеся этой своей наготы, а, напротив, весело взирающие друг на друга, хихикающие и с любопытством осматривающие самих себя, вместе со всеми этими морщинками, седыми волосиками, трясущимися боками и жириками, которыми наградила их мать природа.
– А водичка-то могла бы быть и погорячей, – сказал отец благочинный, трогая льющуюся откуда-то сверху воду.
– Да и ковриков бы не мешало побольше постелить, – заметил игумен. – Не ровен час, поскользнешься да в больницу и поедешь.
– А вот, – подтвердил благочинный.
Тут где-то заиграла музыка, и отцу наместнику и отцу благочинному сразу стало ясно, что сейчас, наконец, начнется самое интересное, – то самое, о котором они, может, когда и знали, но затем основательно подзабыли и теперь изо всех сил надеялись вспомнить вновь.
Действие между тем, и в самом деле, стремительно разворачивалось.
Сначала влетела в помещение и разместилась у стен целая стая белоснежных ангелов, и, как водится, при всех известных регалиях, то есть при тимпанах, арфах и небесных сопелках, нежность звучания которых не знала себе равных во всей вселенной.
А вслед за ними влетел через форточку похожий на большую птицу архистратиг Михаил, повелевающий воинством небесным, а влетев, устроился, как на насесте, возле самого потолка и что-то заворчал там на своем небесном языке, который ни благочинный, ни игумен, к сожалению, не понимали.
– Сердится, должно, – сказал Нектарий вполголоса – Да ведь и как не сердиться, если подумать. Это ведь ангелы, не люди. Тут глаз да глаз нужен.
– Это конечно, – подтвердил благочинный. – Глаз да глаз.
– А на иконах-то ты совсем другой, – закричал отец Нектарий, обращаясь к Михаилу– архангелу и одновременно толкая локтем благочинного, чтобы тот тоже принял участие в беседе. – Это как прикажешь понимать, архистратиг?
– А так, что ты можешь видеть меня только таким, каков сам, – сказал архистратиг и принялся вычесывать клювом взбившиеся под крыльями перья, так что сверху на благочинного и игумена немедленно посыпался какой-то мусор.
Закончив же, архистратиг сел и, раскачиваясь на насесте, спросил:
– Небось, к Всевышнему собрались?.. Так сразу бы и говорили.
– К нему, родненький, – ответил отец Нектарий, вспоминая о том деле, которое привело их сюда вместе с благочинным. – Дело у нас.
– Это хорошо, что дело, – Михаил-архистратиг зевнул. – А то в последнее время многие приходят просто так поглазеть, а это непорядок.
Потом он посмотрел в потолок, взмахнул крыльями и сказал:
– Бог вас сейчас примет.
– Так как же это? – спросил Павел, глядя то на Михаила, то на отца наместника. – Разве же голым полагается?
– Эх ты, деревня, – сказал Михаил-архангел, качая головой. – Бог ведь смотрит на сердце, а не на одежду… А ты думал – куда?
– Я, признаться, так и думал, – сказал Нектарий.
И все-таки было в этой наготе что-то крайне непристойное, крайне подозрительное и тревожное, так что отец Нектарий даже попытался незаметно прикрыть свои немощи сначала банным половичком, который сразу расползся у него под руками, а затем и листиком газеты, который немедленно намок и приклеился совсем не туда, куда требовалось.
В довершение всего отец Нектарий увидел вдруг, что все тело его покрылось татуировкой, тогда как тело благочинного все еще по-прежнему оставалось чистым и свободным от каких-либо рисунков.
– И как же это тебя так угораздило? – спросил Павел, с уважением разглядывая многочисленные рисунки, усеявшие тело наместника, как звезды небо в ясную августовскую ночь.
– Ты лучше на себя посмотри, – сказал наместник.
– Я все-таки не игумен, – благочинный догадался, что отец Нектарий ему уже не так страшен, как прежде, несмотря на его сердитое лицо и устрашающую боевую раскраску.
– А ты смиряйся! – сказал наместник, впрочем, не совсем уверенно, из чего можно было заключить, что с ним тоже происходят какие-то существенные изменения.
Изменения эти касались, в первую очередь, того, что богоспасаемый игумен, отец Нектарий, каким-то образом вдруг перестал чувствовать себя игуменом, а стал совершенно никем, так что и разговаривать вроде было ему с Господом не о чем, помня, что Господь предпочитает беседовать с лицами официальными, облеченными властью, опытом и традициями, а не с разными голодранцами, у которых только и есть, что нательный крест да свечка на Канун.
Возможно, отец Нектарий и разрыдался бы немедленно от такого поворота событий и разодрал бы на себе одежду, если бы она была на нем надета, однако именно в это мгновение ангелы небесные внезапно умолкли, и прямо с неба раздался необыкновенной силы и чистоты голос, невольно наводящий на мысль об иерихонских трубах.
– Ну?– сказал из тьмы этот совершенно незнакомый голос. – И зачем вы тревожите меня посреди ночи?
Медный гул от этих слов закружился под потолком, словно облако, и медленно поплыл над головами отца благочинного и отца наместника.
– Господи, – воскликнул наместник, радуясь тому, что Господь все-таки заговорил с ним, – это ты?
– А кто же еще? – сказал Голос слегка недовольно. – Говорили мне, что какие-то голые люди дожидаются меня в бане, но только я не поверил. А теперь вижу, что напрасно.
– Так ведь баня же, – благочинный поглядел на наместника, словно ища у того поддержки. – В баню ведь в одежде не пойдешь.
– И потом, Господи, – сказал игумен. – Разве Ты смотришь не в сердце, а на одежду?
– По-разному бывает, – Господь, видимо, не желал вдаваться в подробности. – Сами-то откуда?
– Из монастыря, Господи, – заторопились, перебивая друг друга, благочинный и наместник. – Из Святогорско-Успенского монастыря, что в Святых горах.
На минуту или около того в помещении