1913
Письмо перед дуэлью*
Ю. Ракитину
Прощайте, нежная Колетта!Быть может, не увижу вас,Быть может, дуло пистолетаУкажет мне последний час,И ах, не вы, а просто ссораЗа глупым ломберным столом,Живая страстность разговораИ невоспитанный облом —Вот все причины. Как позорно!Бесчестия славнее гроб,И предо мной вертит упорноДней прожитых калейдоскоп.Повсюду вы: то на полянке(О, первый и блаженный миг!).Как к вашему лицу смуглянкиНе шел напудренный парик!Как был смешон я, как неловок(И правда, ну какой я паж!),Запутался среди шнуровокИ смял ваш голубой корсаж!А помните, уж было поздноИ мы катались по пруду.«Навек», — сказали вы серьезноИ указали на звезду.Панье в зеленых, желтых мушкахНапоминало мне Китай,Ваш профиль в шелковых подушках,Прощайте, ах, прощай, прощай!Мой одинокий гроб отметимСтрокой короткой, как девиз:«Покоится под камнем этимЛюбовник верный и маркиз».
1913
Балет (Картина С. Судейкина)*
С. Судейкину
О царство милое балета,Тебя любил старик Ватто!С приветом призрачного летаТы нас пленяешь, как ничто.Болонский доктор, арлекиныИ пудры чувственный угар!Вдали лепечут мандолиныИ ропщут рокоты гитар.Целует руку… «Ах… мне дурно!Измены мне не пережить!Где бледная под ивой урна,Куда мой легкий прах сложить?»Но желтый занавес колышетБатман, носок и пируэт.Красавица уж снова дышит,Ведь этот мир — балет, балет!Амур, кого стрелой ужалишь,Ты сам заметишь то едва,Здесь Коломбина, ах, одна лишь,А Арлекинов целых два.Танцуйте, милые, играйтеШутливый и любовный сонИ занавес не опускайте,Пока не гаснет лампион.
1912
Прогулка (Картина С. Судейкина)*
С. Судейкину
Оставлен мирный переулокИ диссертации тетрадь,И в час условленных прогулокПришел сюда я вновь страдать.На зов обманчивой улыбкиЯ, как сомнамбула, бегу, —И вижу: там, где стали липки,Она сидит уж на лугу.Но ваше сердце, Лотта, Лотта,Ко мне жестоко, как всегда!Я знаю, мой соперник — Отто,Его счастливее звезда.Зову собачку, даже песикМоей душой не дорожит,Подняв косматый, черный носик,Глядит, глядит и не бежит.Что, праздные, дивитесь, шельмы?Для вас луна, что фонари,Но мы, безумные Ансельмы, —Фантасты и секретари!
1912
«По реке вниз по Яику…»*
По реке вниз по ЯикуПлывут казаки-молодчики,Не живые — мертвые,Плывут, колыхаются,Их ноздри повырваны,Их уши обрублены,Белое тело изранено,Алые кафтаны изодраны,Государевы ль люди,Боровы ли приспешники,За вольность и за старинкуЖивот положившие?На берегу стоит старица,Трупья клюкой притягивает,Мила внучка выглядывает:«Где ты, милый внучек мой,Где ты, Степанушка?Не твои ли кудри русые,Очи соколиные,Брови соболиные,Не твое ли тело белое?»
[1900]
«Надо мною вьются осы…»
Надо мною вьются осы…Тяжки, тяжки стали косы…Голова тяжела!Обошла я все откосы —Ветерка не нашла…Не нашла. Распласталась в небе птица, Лень в долину мне спуститься, Где протек ручеек. Кто же даст воды напиться? Милый брат, он далек… Он далек.Не придет, не сядет рядом.Все гуляет он по грядам,И одна я, одна.Солнце, встало ты над садом,Душу пьешь всю до дна…Всю до дна. Солнце двинется к закату… Я пойду навстречу к брату (Так знаком этот путь!), Опершися на лопату, Он прижмет к сердцу грудь, К сердцу грудь.Милый братец мой, когда жеОтдохну от скучной пряжиСнов докучных моих?И на облачном на кряжеВстанет тих наш жених,Наш жених?
1912
«Защищен наш вертоград надежно…»*
Защищен наш вертоград надежноОт горных ветров и стужи,Пройти к нему невозможно:Путь чем дальше, тем уже.Корабельщикам сада незаметно:Никакой реки не протекает.И с горы искать его тщетно:Светлый облак его скрывает.Благовонен розоватый инейНа яблонях, миндалях и вишняхИ клубит прямо в купол синийСладкий дух, словно «Слава в вышних»,А летом заалеют щекиНежных плодов, райских:Наливных, золотых, китайских,Как дары царицы далекой.Зимы там, как видно, не бывает —Все весна да сладкое лето.И осенней незаметно приметы,Светлый облак наш сад скрывает.
1912
Мария Египетская*
М. Замятниной
Ведь Марию ЕгиптянкуГрешной жизни пустотаПрикоснуться не пустилаЖивотворного креста.А когда пошла в пустыню,Блуд забыв, душой проста,Песни вольные звучалиСлавой новою Христа.Отыскал ее Зосима,Разделив свою милоть,Чтоб покрыла пред кончинойУготованную плоть.Не грехи, а Спаса сила,Тайной жизни чистотаПусть соделает Вам легкойНошу вольного креста.А забота жизни тесной,Незаметна и проста,Вам зачтется, как молитва,У воскресшего Христа,И отыщет не Зосима,Разделив свою милоть:Сам Христос, придя, прикроетУготованную плоть.
1 апреля 1912
II. Бисерные кошельки*
«Ложится снег… Печаль во всей природе…»*
Ложится снег… Печаль во всей природе.В моем же сердце при такой погодеИль в пору жарких и цветущих летПечаль все о тебе, о мой корнет,Чью прядь волос храню в своем комоде.
Так тягостно и грустно при народе,Когда приедет скучный наш сосед!Теперь надолго к нам дороги нет!Ложится снег.
Ни смеха, ни прогулок нет в заводе,Одна нижу я бисер на свободе:Малиновый, зеленый, желтый цвет —Твои цвета. Увидишь ли привет?Быть может, ведь и там, в твоем походеЛожится снег!
«Я видела, как в круглой зале…»*
Я видела, как в круглой залеГуляли вы, рука с рукой;Я слышала, что вы шептали,Когда, конечно, вы не ждали,Что мной нарушен ваш покой.
И в проходной, на геридоне Заметила я там письмо! Когда вы были на балконе, Луна взошла на небосклоне И озарила вас в трюмо.
Мне все понятно, все понятно,Себя надеждой я не льщу!..Мои упреки вам не внятны?Я набелю румянца пятнаИ ваш подарок возвращу.
О кошелек, тебя целую; Ведь подарил тебя мне он! Тобой ему и отомщу я: Тебя снесу я в проходную На тот же, тот же геридон!
«Раздался трижды звонкий звук…»*
Раздался трижды звонкий звук, —Открыла нянюшка сундук.На крышке из журнала дама,Гора священная Афон,Табачной фабрики рекламаИ скачущий Багратион. И нянька, наклонив чепец, С часок порылась. Наконец Из пыльной рухляди и едкой, Где нафталин слоями лег, Достала с розовою меткой Зеленый длинный кошелек.Подслеповатый щуря глаз,Так нянька начала рассказ:«Смотри, как старый бисер ярок,Не то что люди, милый мой!То вашей матушки подарок.Господь спаси и упокой. Ждала дружка издалека, Да не дошила кошелька. Погиб дружок в дороге дальней, А тут приехал твой отец, Хоть стала матушка печальней, Но снарядилась под венец.Скучала или нет она,Но верная была жена:Благочестива, сердобольна,Кротка, прямая детям мать,Всегда казалася довольна,Гостей умела принимать. Бывало, на нее глядим, — Ну, прямо Божий Херувим! Волоски светлые, волною, Бела, — так краше в гроб кладут. Сидит вечернею порою Да на далекий смотрит пруд.Супруг же, отставной гусар,Был для нее, пожалуй, стар.Бывало, знатно волочилсяИ был изрядный ловелас,Да и потом, хоть и женился,Не забывал он грешных нас. Притом, покойник сильно пил И матушку, наверно, бил. Завидит на поле где юбки, И ну, как жеребенок, ржать. А что же делать ей, голубке, — Молиться да детей рожать?Бледней, худее, что ни день,Но принесла вас целых семь.В Николу, как тебя крестили,Совсем она в постель слеглаИ, как малиной ни поили,Через неделю померла. Как гроб был крышкою закрыт, Отец твой зарыдал навзрыд; Я ж, прибирая для порядка, Нашла в комоде медальон: Волос там светло-русых прядка, А на портрете прежний, „он“.С тех пор осиротел наш дом…»Отерла тут глаза платкомИ крышкою сундук закрыла.«Ах, няня, мать была святой,Когда и вправду все так было!Как чуден твой рассказ простой!» «Святой? Святой-то где же быть, Но барыню грешно забыть. Тогда ведь жили все особо: Умели сохнуть по косе И верность сохранять до гроба, — И матушка была как все».
Сентябрь 1912