мешок, набитый одеждой Хейзел, который он бросил на пол, чтобы провести полную инвентаризацию. Даже Мэри Кэри была «поражена его размерами и количеством содержимого»: юбки, нижнее белье, перчатки, чулки, носовые платки, обувь и фартуки, все в прекрасном состоянии. Как утверждал Клеменс, Хейзел выбросила вещи в последнюю минуту, в спешке, чтобы поскорее уйти от Кэри.
Позже тем же вечером Клеменс плюхнулся в свое потрепанное вращающееся кресло из черной кожи, закурил сигарету и принялся постукивать пальцем по клавишам пишущей машинки «Ройал стандард № 1» – чертова буква «е» продолжала залипать. Он им покажет! В конце концов, он – американский Шерлок Холмс.
Клеменс не собирался сдерживаться. Он с ходу обрушился на Хейзел: «В этом деле никогда не было бы такой черной стены тайны, если бы сама Хейзел была более откровенной и честной со своими друзьями и родственниками. Тот факт, что она сделала свою молодую жизнь такой скрытной, привел к проблеме ее загадочной смерти. Она была своим злейшим врагом».
Но он только разогревался: Хейзел была «кокеткой… тщеславной в красоте и одежде». В течение прошедшего года она «бросила одну за другой своих подруг и молодых парней времен своей юности и начала заводить знакомства более практичные. Каждый раз, совершая поездку в другой город, она заводила новых знакомых».
Джулия Дрю сказала, что у Хейзел не было кавалера, Мэри Кэри настаивала, что она редко получала письма. Обе были не правы, заявил Клеменс, обе не обращали внимания на двойную жизнь, которую тайно вела Хейзел.
Затем Клеменс сделал то, что даже он считал этически сомнительным – нарушением «святости» жизни Хейзел, как он выразился, – но необходимым для демонстрации ее «флирта и того, каких мужчин она привлекала своей красотой и индивидуальностью». Он полностью опубликовал письмо от одного из ее поклонников:
«Миледи со светлыми волосами, я беру на себя большую смелость адресовать это письмо вам, миледи, но, учитывая, какое приятное время вы нам доставили, я не могу не выразить наши глубочайшие соболезнования в связи с потерей ваших очков. Мы чувствуем, что отчасти виноваты в этом, потому что, если бы мы не были так прямолинейны в выражениях, вас, вероятно, не было бы в нашей лодке. И все же я не хочу, чтобы у вас сложилось впечатление, будто мы бессердечные ветреники, хотя и приехали из города. Мы заметили, что вы были несколько взволнованы, выходя из машины, и подумали, что, возможно, мы с ним выглядели странно и вы устыдились нас. Если бы мы подозревали, что встретим таких очаровательных юных леди, мы бы оделись соответственно.
Я надеюсь, что ваши запястья не повреждены, потому что я не смог бы простить себя, если бы оставил даже малейший синяк. Это правда, что в некоторых случаях мне приходилось применять силу, но я старался не быть грубым в своих действиях. В том бизнесе, которым мы занимаемся с моим другом, работа больше умственная, чем физическая, и неделя в компании с вами и вашей подругой стоит больше, чем месяц в горах.
Очень возможно, что у такой хорошенькой девушки, как вы, много поклонников, и у вас, несомненно, есть предпочтение среди них. Я всегда буду помнить счастливую сцену, разыгравшуюся на озере Снайдер, и мечтать о моей леди со светлыми волосами. Я нарисовал ваше лицо и плечи и не могу передать правильное выражение глаз, с каким они смотрели на меня. Надеюсь, вы простите меня за то, что я завладел вашей салфеткой, но мне действительно нужно было взять кое-что на память.
Мне представляется странным, что мы оба больше заинтересовались вами, чем вашими подругами, но почему-то кажется, что вы принадлежите к более высокой сфере, что вы значительно более разумны, современны и обладаете более приятными манерами. Если мы отправим письма, то будем ожидать взамен других. Если бы рыцарство было в расцвете, я бы жил только ради милой леди со светлыми волосами и хранил бы теплые воспоминания о ней и был верен ей до самой смерти под именами вашего РЫЦАРЯ НАППА КИННА И ВАШЕГО ДРУГА-ХУДОЖНИКА ГАРРИ».
Клеменс откинулся на спинку стула. На столе, рядом с пишущей машинкой, он держал стопку дневных газет, а поверх стопки всегда лежал номер «Ивнинг уорлд». На сегодняшней первой полосе была фотография Хейзел Дрю. К этому времени ее образ запечатлелся в его сознании. Ее тонкое, угловатое лицо, завораживающие глаза, нежная шея и эта поразительная копна льняных волос, украшенных фирменным «помпадуром».
Очевидно, Хейзел оказывала завораживающее воздействие на мужчин. Ее красота и обаяние были поразительны. Она была музой художника. Она была «современной», принадлежала к «высшей сфере». Она на публике держалась за руки с мужчиной, которого едва знала, и по какой-то неопределенной причине он чувствовал себя обязанным быть с ней «сильным». Элегантную девушку, какой она была, возможно, смутило слабое чувство моды своего поклонника. Все это привело Клеменса к выводу: Хейзел не была той девушкой, какой семья и друзья представляли ее прессе, независимо от того, верили они в то, что говорили, или нет.
Утром в пятницу, 3 июля, Хейзел получила еще одно письмо, также обнаруженное Клеменсом. Это письмо было написано карандашом и мужским почерком. В течение часа после получения письма, как он утверждал в колонке от 22 июля, она перенесла одежду из своей комнаты в свой сундук, который держала в подвале дома Кэри.
Здесь, утверждал Клеменс, было доказательство того, что отъезд Хейзел от Кэри 6 июля вовсе не был внезапным, скорее она планировала это как минимум три полных дня.
Почему? Что именно она задумала?
Клеменс полагал, основываясь на имеющихся доказательствах, что Хейзел намеревалась покинуть Трой поездом днем или вечером в понедельник, 6 июля, и оставила одежду, рассчитывая «пополнить свой гардероб очень рано, обязательно за деньги, предоставленные человеком, который, как она ожидала, будет ее сопровождать».
Кто был этот человек? У Клеменса не было теории – пока. Но он твердо верил, что Хейзел в какой-то момент своего пребывания в Трое преобразилась благодаря городу, о чем свидетельствует послание, которое она получила от Гарри, «Рыцаря Наппа Кинна».
– Это или какое-то подобное письмо, возможно, привнесло в маленький узкий мир Хейзел чуточку тщеславия и лести, которые так хорошо знакомы мужчинам и женщинам в стремительной цивилизации городской жизни, – писал он. – Она, бедная деревенская простушка, чья красота представляла реальную опасность, вскоре стала мотыльком перед пламенем, и судьба предназначила ее для огня.
* * *
Самореклама Клеменса в его репортаже о посещении дома Кэри, где он обнаружил спрятанные вещи Хейзел, стала последней каплей для О’Брайена. Клеменс даже не упомянул в своей статье, что сопровождал детективов. Отношения между двумя сторонами фактически подошли к