– Что?! Почему вы называете меня… маткой?
– О, это мама в переводе на русский. У меня так батя называл свою мать. Мы белорусы. Ну, если вам не нравится, то буду называть вас просто мама. Падай, просто мама, – никогда не видел такой растерянности на лице человека. Маман в ступоре. И вроде сбегать боится, и явно узнать побольше хочет. – Садитесь говорю, Галина.
– Ах, это садитесь. Благодарю, – как ни странно усаживается на стул. – Вы и имя мое знаете.
– О, я много что о вас знаю.
– Понятно. Где моя дочь?
– В сортире. У нее беда. Вдобавок к рвоте еще и вырвало днище.
– Я так подозреваю, это какой-то ваш диалект. Что это значит?
– Поносит Леночка.
– Ясно. Было бы странно употреблять в пищу уличные продукты и не отравиться.
– Вы знали, что ваша Леночка та еще кишкоблуд? Обжора в смысле. Вы ей запрещали есть все вредное, вот девочка сейчас и дорвалась до уличной еды. Нормуль все будет. Рассольчика выпьет, восполнит водно-солевой баланс и все восстановим. Чай, кофе?
– Благодарю. Давайте чай.
– Каркаде.
– Я смотрю вы много обо мне знаете.
– Ну как же не знать о будущей теще, – мельком взглянул на ее лицо. Сейчас точно инфаркт схватит. Гореть мне в раю. – Колбаску будете?
– Что?
– Колбасу, говорю, будете, мама?
– Какую еще колбасу?! – переводит взгляд на мой пах. Охохошеньки. Не тронь, зараза.
– Ну не мою же. Докторскую. Время второго завтрака. Давайте замучу вам мой фирменный бутик.
– Мне не нужно делать бутерброды. Я не употребляю такую пищу.
– А зря, Демьян криво не насадит.
– Мне начать бояться, что вы меня куда-то и на что-то насадите за то, что я отказалась употреблять ваш бутерброд?
– Ой, нет. Не ссыте. Я вас насаживать ни на что не планирую. По-интеллигентски – это означает, что я плохо не сделаю. Отменный будет бутер. Ну, если его не хотите, может, изволите вкусить «музыкальный супчик»? Лена сама готовила. Правда, он позавчерашний.
– Благодарю, я не голодна, – ну, теперь ясно откуда это бесячее «благодарю». – Извините, Демьян, если покажусь вам грубой. Вы – совершенно не подходите моей дочери. Что такой человек как вы делает в квартире моей дочери? Да и вообще рядом с ней?
– Ой, чего я с ней только не делаю. Гутарим, дурачимся, жрем, гуляем. Одеваю ее на кукан. Ой, надеваю. А вообще лучше насаживаю, наверное. Короче, вам виднее.
– Мне не виднее. Я даже не знаю, что это.
– Совершаю с ней половой акт, – шепчу ей на ухо, а потом хватаюсь за резинку штанов. – Хотите?
– Что?! – шумно сглатывает.
– Хотите мне почесать, мама? – приподнимаю штанины спортивок вверх, намеренно демонстрируя еще одну татуировку.
– Что?!
– Следы от ветрянки, что ж еще. Не брезгуйте, я уже не заразен, – кажется, ее глаза вылезли на лоб, когда она-таки узрела мою татуированную ногу. – Не, все же не дам почесать. Лена говорит нельзя. Шрамы останутся. Не хотелось бы портить такое красивое тело. О, чайник закипел. Сейчас будет вам каркаде. Кстати, раз вы уже здесь, приглашаю вас на свадьбу.
– И когда же планируется сие знаменательное событие?
– В конце лета, – брякнул первое, что пришло на ум.
– Кем вы работаете?
– Сантехником, – ставлю перед ней чашку. Присаживаюсь за стол напротив нее.
– Очень интересно. Будущий муж моей дочери – бывший заключенный, убийца и сантехник. Давайте я упрощу вам задачу, Демьян. Ведь мы знаем для чего вы связались с Леной. Сколько вы хотите денег для того, чтобы вы оставили мою дочь в покое?
– Ой, много денег не бывает.
– Сколько? – настойчиво повторяет она. – Я и мой муж в любом случае не допустим этого. Если бы я знала раньше, что так получилось, вы бы, конечно, не вошли в наш дом. Но раз так получилось, я предлагаю вам деньги, так сказать, разойтись по-хорошему.
– Ленин.
– Что?
– Это дом Лены, а не ваш. Вы здесь гостья, – откидываюсь на спинку стула. – Знаете, это классика, когда хорошая девочка влюбляется в плохого мальчика. А уж если эту девочку собственные родителя задолбали с детства правилами, нравоучениями, добили моральным прессингом, и в итоге подложили под урода, годящегося ей в отцы, то, как правило, такие девочки после освобождения связываются именно с такими, кем представился я. Если восемнадцать лет жить в угоду родительских амбиций и прочему дерьму, потом собственные желания выливаются в гипертрофированное поведение. Начинаешь с зека, продолжаешь наркотиками, а после в порнухе снимаешься. Ну, сценариев много. Ваше счастье, что Лена оказалась не слабохарактерной и не пустилась во все тяжкие, хотя при ее возможностях вполне себе могла.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
– О, да я смотрю ваш говор изменился. И интонация. И выражение лица. А речь-то какая. Кто вы такой? – с ответом я не спешу.
И вовсе не потому что мне нечего сказать, просто моментально мой живот дал понять, что сроднимся мы с Леной одной проблемой в один день. Вероятнее всего, даже в один час. М-да, вот тебе и чебуреки.
– Да вы, я смотрю, тоже переменились в лице. Я не зек – можете окончательно расслабить булки. Скажите, Лена вам не родная? Вы ее удочерили?
– Роднее некуда. Лена – наш долгожданный единственный ребенок. Она нам очень не просто далась. Вы можете утверждать все, что угодно, но вы мужчина, которому это не понять. И я буду опекать свою дочь как бы она этому ни противилась. Я знаю, что для нее лучше. Признаю, я повелась на поводу у ее отца, когда позволила ей выйти замуж за Николая. Но я хотела ей добра, кто бы что ни думал. Я люблю свою дочь и хочу для нее лучшего, – даже если бы и хотелось поверить – не получается. Нет в этой женщине искренности, хоть ты тресни.
– Ну если вы окружали ее своей заботой и любовью все эти года, то объясните, почему ваша дочь при виде вас, превратилась в невротичку, которая от страха блеванула на вас же. А? Где это ваше лучшее? Стойте, – озарение пришло внезапно. Аккурат как и революция в кишечнике. – Лучшее – это Владимир из «Лесной сказки», – руку готов дать на отсечение, что после моих слов, глазки у «цербера» забегали. И взгляд! Взгляд, сука, изменился так, словно вора поймали на краденном. – Что и требовалось доказать. Можете не отвечать. Вот реально не пойму, вы дура, что ли?
– За оскорбление есть статья, вы в курсе?
– Да мне по фиг. Знаете, будь вы хоть немного адекватной, я бы и дальше вам что-то активно объяснял. Но это бесполезно. У вас нет любви к дочери. Возможно, была, но вы сами ее и загубили. Это эгоизм. Единственная дочь, родная кровь, не хочет вас видеть и не желает с вами общаться. А дальше будет только хуже. Вот результат вашей так называемой «любви». Вы хоть и не просите советов, но я вам его дам – не лезьте в жизнь вашей дочери. Ей впервые за почти тридцать лет хорошо. Хорошо, понимаете? – по слогам повторяю я. – Если Лена сама захочет, то она придет. Или позвонит. Оставьте для себя шанс остаться ее матерью. Точнее, стать ею когда-нибудь.
Я был уверен, что на меня польется куча словесного дерьма. Но, нет, мать Лены молча встала со стула и пошла к выходу. Черт ее знает, может, уже выстраивает планы мести в мою сторону, как сказала Лена. Но почему-то хочется верить, что ее мать – не киношная злодейка. Возможно, я слишком самонадеян. Однако, поздно об этом думать сейчас. В особенности, когда твой кишечник «запел песни». Такие громкие, что даже «Филейка» на меня cочувственно покосилась.
***
Боже, какой позор… Я даже забыла о боли в животе. Вот уж правду говорят – одно событие может перекрыть другое. Даже визит мамы уже не страшен по сравнению с тем, что Царев знает, что я тут делала. Вроде бы все естественно, с каждым бывает, но неловко так, что хочется повеситься. У меня оказывается не только плохая шумоизоляция, но и вентиляция. Будь она не ладна. Правда, через несколько секунд я о ней забываю, когда живот скручивает так, что в глазах появляются звездочки. Ну поем я еще чебуреков, ну-ну.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})