духов, не то собственной крови. Нет, кровь у меня на щеке, нарисованная капля, а у Ивана на голове островерхая шапка с кроваво-красной звездой. Такова задумка.
Не споткнуться, не упасть, дойти до конца, потом разворот, и назад. Боль я ощутила на третьем шаге, не от света, музыки или подвернутой ноги – туфли оказались на редкость устойчивыми – а от стекла, ну, по моим ощущениям это казалось именно стеклом, или раскаленными угольками… пятки жгло огнем, еще два шага. Все, больше не могу, сейчас умру, упаду и умру прямо на этом бесконечном белом языке…
– Что с тобой? – голос Ивана умудряется пробиться сквозь какофонию звуков.
– Туфли. Ноги. Стекло. – Из последних сил стараюсь улыбаться, но идти, идти дальше не могу. Иван понял, хмыкнул так недобро и в следующий миг подхватил меня на руки. Белая шинель соскользнула на пол, словно ангел расстался с крыльями. От ангела ощутимо несло джином и туалетной водой "Улиss" – последняя придумка Ник-Ника, грозившая обрушить не только стены Трои, но и женские сердца, терпкая горечь полыни, красный оттенок грейпфрута, сексуальный мускус и совершенно не мужская амбра. Оттенков было гораздо больше, но сквозь джин пробились только эти.
– Держись, – шепнул Иван, и я с готовностью уцепилась за мощную шею. Ник-Ник убьет. Он говорил, чтобы не оставляла вещи где попало, он предупреждал, он…
Он шею свернет мне и Ивану. Ступни пульсировали болью, Боже мой, за что такое наказание? Бедная, бедная русалочка, она и вправду любила принца, если переносила подобное.
– Потерпи. И соберись, черт бы тебя побрал.
Слезы моментально высохли. Спасибо, Иван, вовремя одернул. Ну буду я плакать здесь, перед ними, пусть смотрят на меня, раз уж пришли, но не на мои слезы. Теперь меня волновало другое: только бы Иван не упал. Он ведь пьяный, пусть со стороны и кажется трезвым, но я-то знаю, что он пьян. Знаю. И руки дрожат, ну, не совсем, чтобы дрожат, а опасно подрагивают. Во мне пятьдесят восемь килограмм живого веса, непозволительно много для манекенщицы, но в самый раз для леди Химеры. Ник-Ник так сказал.
Ник-Ник меня убьет, медленно и с наслаждением разрежет на кусочки, которые использует потом в новой коллекции.
Ну когда же представление закончится? Иван, словно нарочно, ступал медленно, основательно, как ожившая каменная фигура, и сердце его билось ровно – чувствую через рубаху мерные спокойные толчки. Или у меня уже галлюцинации? Вот крест чувствую точно, он неприятно врезается в ребра, но взять и отодвинуть не могу – страшно разжимать руки.
Иван выполнил программу – слава профессионалам – а, убравшись за кулисы, стряхнул меня на ближайший стул, и поинтересовался:
– Выпить есть?
Тут-то я и расплакалась. Господи, что теперь будет? Ник-Ник откажется со мной работать, и снова подземелье, крысы, диггеры и портрет Иосифа Виссарионовича, как последнее воспоминание о серо-черной квартире. Снова редкие ночные прогулки, зависть и отвращение к самой себе? Прощай, леди Химера и здравствуй уродка-Оксана?
А ноги? Горят так, что и прикоснуться страшно, я, наверное, и ходить больше не смогу, буду ездить в кресле на колесах и выпрашивать подаяние…
Крепкая пощечина привела меня в чувство.
– Ну? – Иван довольно ухмылялся. Интересно, ему не рассказывали, что женщин бить нельзя? – Успокоилась?
– Успокоилась.
– Тогда давай, снимай свои башмаки. – Он даже попытался помочь, зажав злосчастную туфельку в одной руке, другой попытался вытащить ногу. Мое мнение его не интересовало, равно как и наличие замка.
– Больно!
– Терпи.
– Отпусти! – Я попыталась лягнуть его. Фигушки, Иван держал крепко, а боль с каждой минутой становилась все острее, какого черта он лезет? Господи, он же ногу оторвет! Или сама отвалится, от боли.
– Какого черта здесь происходит? – Ник-Ник был зол как все четыре всадника Апокалипсиса вместе взятые. Сейчас нас будут убивать.
– Что за самодеятельность? Какого черта вы тут развели театр романтической комедии? Ты хоть представляешь, сколько это стоит? – Между мной и Иваном встала стена белого кашемира. Бедная шинель, мне искренне жаль ее.
– Что это было, я вас спрашиваю?
– Стекло. – Я вытянула ногу, демонстрируя туфельку. – Наверное, больно, ходить не могу.
– Стекло? – Ник-Ник побледнел. Ник-Ник позеленел. Ник-Ник заорал во всю мощь легких: – Тогда какого черта ты их не сняла?
– Там?
– Здесь! Здесь, твою мать! Ты… ты испортила их… ты… варвары…
– Снимать?
– Немедленно! Сию же секунду! Быстро, быстро…
Он так орал, что я, позабыв про боль, содрала туфли. Мои ступни выглядели так, будто я, наступив на муравейник, простояла минут двадцать-тридцать. Мелкий фарш, прилепленный к коже. Иван сочувственно – во всяком случае, мне хотелось, чтобы это походило именно на сочувствие – присвистнул и предложил:
– Подруга, выпей, полегчает.
– Твою ж… – Ник-Ник, прижимая драгоценные туфельки к груди, грязно выругался. Не знаю, что его расстроило больше: непрезентабельный вид моих ног или испорченные туфли. Наверное, туфли, к вещам Ник-Ник относился с гораздо большим уважением, чем к людям. Мелкие капли крови падали на пол, а никто не додумался предложить мне бинт или, на худой конец, платок. Да и я сама тупо глазела на красные круги, совершенно не представляя, что делать дальше.
– Продезинфицировать не мешало бы. – Веско заметил Иван. – Джином можно, только жечься будет.
– Домой отправляйтесь, Лехина я пришлю. Только ты, – Ник-Ник ткнул пальцем Ивану в живот, – сначала переоденься. И ее переодень, хватит одежду портить.
Творец
Больше всего Ник-Ника расстроили испорченные туфли. Эти маленькие, очаровательные лодочки с вызывающе высоким каблуком и целомудренным круглым носиком, элегантный бархат и кожаные ремешки с атласными лентами, декоративным кружевом и серебряными колокольчиками… Уничтожено, все уничтожено, изорвано стеклом, измазано кровью. А если бы Иван растерялся, то и показ мог бы провалиться. Нет, такого еще не было, чтобы с самого начала неудача.
Бедные, бедные туфельки.
Записи камер видеонаблюдения ничего не показали. Да и странно было бы ожидать другого: девицы давно уже научились пакостить, не попадаясь на глаза. Про камеры знали все и все умели обходить их. Ник-Ник собирался сменить старую систему на новую, но все как-то руки не доходили.
Руки не доходили, а туфли испорчены, да и Проект затормозится на неопределенное время… впрочем, пауза только на пользу пойдет, пускай погадают, что за таинственную красавицу Шерев на руках носил.
Молодчина, Иван, вывернулся, вот что значит опыт, его не пропьешь.
Иван молодец, а диверсанта Ник-Ник отыщет, спускать подобное безобразие он не намерен. Сегодня туфли испортили, завтра платье подожгут, послезавтра вообще по миру пустят.
Распоряжение собраться всем в конференц-зале было встречено равнодушно. Девицы перемигивались, перешептывались, обсуждая "маленькую неприятность", которая произошла с новенькой. Ничего