— Раненых лишний раз не трогайте! Если надо перенести, то делайте это вот так, взяв под мышки, в том же положении… Что? Сейчас иду. И будьте осторожны, все те, кто делает перевязки. Если у вас у самих есть ссадины на руках, то помните о риске заражения через кровь… Если у кого-то есть резиновые перчатки, лекарства — сюда!
— С той стороны огонь стал появляться… в конце второго вагона.
— Мужчины, ищите огнетушители, срочно!
Но пожар, к счастью, не разгорелся — заработала система пожаротушения.
Впрочем, такая мелочь Лиду уже не испугала. Она бегала по поезду (примерно в трех вагонах произошли серьезные разрушения и было много пострадавших), поправляла уже кем-то наложенные жгуты, объясняла, как правильно останавливать кровь.
— Здесь рукой прижмите… Держите, я скоро к вам подойду.
Она выбирала тех, кому нужна была срочная помощь. Буквально — выбирала между венозным и артериальным кровотечением…
Крики, стоны. Лиду дергали со всех сторон. Забыв обо всем, словно выпав из времени, ничего не чувствуя и сохраняя абсолютное хладнокровие, когда приходилось переступать через мертвых, молодая женщина стремительно летала от одного раненого к другому.
Если бы ей кто сказал, что прошло почти три часа в этом аду, то она сильно бы удивилась…
Лида рассудком понимала, что не спасет всех. Но она поставила перед собой задачу — чтобы как можно больше пострадавших смогли дождаться реаниматологов, чтобы как можно больше людей выжило в этой мясорубке. Ведь этих людей ждут их родные, близкие.
Лида старалась помочь всем, потому что эти люди не были ей чужими. Чужих нет. Если все живут в одном городе, в одной стране, на одной планете, значит — чужими они уже априори не могут быть.
Дети должны жить, а не умирать без причины, внезапно. И их родители должны жить, а не истекать кровью в разбитых взрывом поездах. А она, Лида, пришла в этот мир затем, чтобы спасти многих, чтобы не дать погибнуть этой огромной человеческой семье. Она — не сумасшедшая. Она просто чувствует их всех, чувствует вибрации этого организма, называющегося «человечество». Вот как за несколько мгновений до катастрофы она ощутила приступ ужаса. Это было — предчувствие…
А все потому, что вокруг — не чужие. Свои. А чужой — только тот, кто все это устроил, эти взрывы.
…А еще краешком сознания Лида все время думала о сыне. О муже. О папе с мамой. Они тоже все ждут ее. И надо к ним вернуться, и любить их — изо всех сил, каждый день, каждую минуту, каждую секунду.
— Пробились! Идут! — раздались голоса. Из криков и разговоров Лида поняла, что, наконец, спасатели сумели разгрести завал и теперь шли к ним.
Люди — большинство, те, кто могли передвигаться — бросились в тот конец поезда, с единственным желанием — поскорее вырваться из этого ада. Остались только тяжелораненые — дожидаться помощи.
Лида же повернула обратно. Направилась в тот вагон, в который зашла сегодня этим чудесным осенним днем.
…Рыжеволосая женщина была еще в сознании. Лежала среди обломков, не шевелясь. Она посмотрела спокойно на Лиду сквозь полуприкрытые веки. По звуку дыхания, по цвету кожи, еще по нескольким признакам можно было понять, что это — последние ее минуты.
Лида села на пол, в проход, рядом с рыжеволосой, осторожно взяла ее ладонь в свои.
— Все хорошо, — сказала Лида. — Ты не одна. Я с тобой, слышишь?
Женщина улыбнулась краешками губ.
— Ничего не бойся, ладно? — продолжила Лида. — Я с тобой…
Прошло пять минут. К ним уже стремительно приближались спасатели, громко переговариваясь. Когда те были уже в нескольких шагах, рыжеволосая перестала дышать. Лида отпустила ее руку.
— Жива? Не ранена? — Лиду подхватили, потащили с собой. Она не сопротивлялась.
По развороченным взрывом вагонам, по тоннелю, по платформе пустой, в дыму станции, по замершим ступеням эскалатора… Словно это не люди, а неведомая сила тащила Лиду вверх, туда, где было небо и сияло на нем вечернее солнце, малиновым золотом отражаясь в окнах домов.
* * *
Егор стоял, потрясенный увиденным. Искалеченные, в крови, люди… Но где же Лида? Уже эвакуировали всех из того поезда. Живые-здоровые сами разбежались, раненых увезли «Скорые».
У Егора перед глазами все еще стояли страшные картины того, чему он стал свидетелем.
— Крепись, друг, — Самойлов похлопал Егора по плечу. — Может, она в больнице. Просмотрели, бывает.
— Да…
Самойлов опять убежал. Из метро продолжали выносить тела в пластиковых пакетах. «Что же делать? Она так и не простила меня. Говорила, что простила, но нет, я же видел. И теперь это уже не исправить. Поздно…»
Медленно садилось солнце, и так странно контрастировал теплый сентябрьский вечер с тем, что творилось сейчас на этой площади в центре города…
И в этот самый момент из створок метро выбралась еще группа людей. Спасатели в комбинезонах вели кого-то под руки.
— Лида? — прошептал Егор глядя на тонкую, черную — в саже и запекшейся крови фигуру, с черными прямыми прядями волос, с черным лицом. Он — узнал.
Ну как он мог ее не узнать, когда он всегда узнавал ее в любой толпе, мог найти ее — даже среди миллиона людей, как бы она ни выглядела в тот момент?
— Лида!!! — заорал он и бросился к ней навстречу.
Никто не стал останавливать его. И Лида освободилась от рук спасателей и побежала ему навстречу, раскинув руки.
Конечно, это была она, его Лида, его единственная. Она и не она. Потому что ее глаза… Ее глаза смотрели иначе — краешком сознания, невольно, мельком — отметил Егор.
В глазах Лиды совсем не было страха, а что-то иное, удивительное… Чему не сразу можно найти определение. Ну, как будто жена боролась с полчищем демонов и — победила их всех.
За миг до того, как Лида с Егором соединились в объятиях, какой-то репортер успел сфотографировать их.
Потом этот снимок, как символ всего случившегося в этот страшный день и одновременно как символ надежды (отчаявшиеся, но все-таки — нашедшие друг друга возлюбленные), облетел весь мир.
Одержимость
Ира росла в очень хорошей, интеллигентной семье. Папа был врач, мама — учительница в школе. Жили бедно (советские еще, дефицитные времена!), но весело. Летом ходили в походы с палатками, зимой — всей семьей вставали на лыжи. Сдавали макулатуру, добывали дефицитные книжки — Дрюона, Дюма, Пикуля, Ефремова… Читали, чуть не вырывая их друг у друга из рук — такими жадными были до всего нового, интересного! Выписывали кучу газет и журналов и тоже прочитывали их от корки до корки.
Иру все окружающие считали и умницей, и красавицей, что редко случается. Во-первых, отличница, окончила школу с золотой медалью, поступила сама, без блата, на филологический факультет МГУ. Во-вторых, высокая, фигура спортивная, черты лица идеальные, очень женственные (как у популярной в то время молодой актрисы Алферовой, Ириной тезки). Длинные, густые, темно-каштанового оттенка, чуть вьющиеся волосы (так трогательно выглядели эти завитки, когда Ира укладывала волосы вверх!).