Адуся Попова, дочь ведущего судебно-медицинского эксперта страны, задействованного во всех проходивших политических процессах, попрощаться с высланным не подошла. Да она и не была с ним толком знакома. Но все же с сочувствием заметила: «Ему же не выдадут ленинградского паспорта. В будущем. Да и сейчас не разрешат там жить: режимный город. Лучше бы сразу отправлялся в детдом для детей врагов народа. Так проще». — «А если его кто-нибудь приютит? Родные. Знакомые». — «Да вы что?! Кому это нужно самому себе петлю на шею надевать!» Адуся оказалась права. Письма с ленинградским адресом вернулись с отметкой почты: «Адресат в городе не проживает». Адресату едва исполнилось тринадцать лет.
NB
1939 год. В период арктической навигации пароход «Семен Буденный» вывез всех заключенных из Соловецкой тюрьмы особого назначения в Норильск и Дудинку.
21 октября. Из письма И. Э. Грабаря. Москва.
«…Были с Маней [женой] на „Алмасте“ Армянской декады вчера [опера А. А. Спендиарова в постановке Ереванского театра оперы и балета для Первой декады армянского искусства в Москве]; завтра идем на второй спектакль. Было очень красиво, превосходные декорации Сарьяна. Была „вся Москва“. Шмидты, Папанины, знатные люди колхозных полей и пр.».
Октябрь. Из письма внучки В. Э. Мейерхольда М. Валентей.
«Сразу после похорон убитой З. Н. Райх ее детям было предложено в 48 часов освободить квартиру. Отец Зинаиды Николаевны пытался приостановить выселение внуков, обращался к И. Москвину, депутату Верховного Совета СССР, но не встретил поддержки. В телефонном разговоре Москвин сказал: „Вас выселяют правильно“. Предписывалось не только немедленно очистить квартиру, но и вывезти огромный архив В. Мейерхольда, оставшийся после ареста в его опечатанном кабинете.
Пришлось спешно складывать вещи, распродавать мебель, грузить архив. При этом всех торопила и подгоняла шнырявшая по квартире молоденькая свистушка, уже имевшая ордер на освободившуюся квартиру. Как могло случиться, что расположенная в кооперативном доме работников искусств квартира всемирно известного режиссера была передана одинокой молодой женщине, только что появившейся в Москве и числившейся в аппарате Берии? Она получила ту часть квартиры, где находился кабинет Всеволода Эмильевича и гостиная Зинаиды Николаевны. Вторая половина квартиры была передана личному шоферу Берии…»
Девять утра. Выходной день. Место сбора — все тот же Дом пионеров на Чудовом. Очередное выступление. Где? — такие вопросы исключались. Судя по веренице автобусов, участников должно быть много. В такую рань?
И еще одна особенность. Все участники хора, ансамбля песни и пляски, музыканты оркестров, горнисты переодевались в парадные костюмы в пионерском доме. Несмотря на мороз, сверху только накидывались (не дай бог помнутся!) шубейки, едва прикладывались к старательно причесанным головам шапочки. «Там будет негде!» Костюмеры, педагоги привычно оставались у дверей. В очередной раз их благонадежность оказывалась под сомнением. Программа? — «Узнаете на месте».
Недолгий путь по центру города в сопровождении милицейских машин. Боровицкие ворота Кремля. Разворот за Большим Кремлевским дворцом, к зданию бывшего Сената. Бывшего — теперь в нем одно из кремлевских учреждений. Место проведения пленумов партии.
Сцена-подиум. Никаких кулис, занавеса. Специального света. «Но…» — «В чем дело?» — «Дирижеры колеблются — разместить и вывести оркестр, ансамбль…» — «Ваше дело придумать». В восторге Семен Исаакович Дунаевский. Он руководитель ансамбля песни и пляски (конечно, детского!) Дома железнодорожников. Что из того, что за первыми рядами детей сидят взрослые музыканты, в кулисах расставляются профессиональные хористы, а над техническими приспособлениями ломают головы инженеры из наркомата путей сообщения. Ни для кого не секрет: братьев Дунаевских опекает сам Лазарь Моисеевич Каганович. Поэтому Семен Исаакович заранее знал, как освоить площадку, отрепетировал свое выступление.
Одиннадцать часов… Сквозь двойные рамы доносится перезвон курантов на соседней Спасской башне. С последним ударом должен быть объявлен первый номер — секунда в секунду. Ребята зевают: скорее бы это закончилось, ведь выходной на неделе только один и его так хочется провести с родителями.
Наконец, сигнал горнистов (12 человек!). Временный занавес. Ряды хористов. Занявший все пространство так называемой сцены оркестр. Замерший дирижер. И в пустом зале — трое. Две девочки и мальчик. Две Светланы — Сталина и Молотова и Сережа Молотов. Так почти благоговейно объяснят старшие.
Не может быть! Секундная задержка. Тень судороги на лицах. Младших и даже старших. Значит, все это — только ради них?.. «И — начали!»
Через полчаса Светлана Сталина поднимается — надоело! Все три зрителя выходят из зала через услужливо распахнутые охранниками двери. Концерт будет идти еще час…
Через неделю стал известен вымечтанный детским начальством результат. Коллективу Городского дома пионеров разрешено поставить «Сказ о Сталине» — феерию с тысячью участниками, специальным сценарием (с участием Сергея Михалкова). Новый директор Дома, один из великовозрастных «вожатых» в пионерской делегации на XVIII съезде Александр Александрович Ахапкин через многие годы будет рассказывать о состоявшемся чуде. На премьере, посвященной 60-летию вождя и учителя, предполагалось присутствие «всей Москвы».
* * *
«Когда? Когда же это было?» — «Что?» Дядя Сигизмунд отчаянно трет свалившееся с носа пенсне на неизменном черном шнурке: «Халхин-Гол. Река Халхин-Гол…» — «В середине мая». — «Вот-вот, нынешнего мая. И только что разгром там японцев. Анатоль Ржевусский вернулся. Рассказывал: огромные потери. И вот договор о ненападении с Германией, чтобы уничтожить Польшу». — «Думаешь, все решилось так мгновенно?» — «Мгновенно? Теперь-то понятно, как давно они все готовили. 28 августа договор, 1 сентября нападение Германии на Польшу…» — «И успели выслать из Москвы всех поляков. И почему-то нашу Дусю. Как можно было не понять!» — «Просто у них все было готово».
В семейном архиве сохранится поседевшая газетная вырезка: «В течение 17 дней Польша была разгромлена. Польское реакционное правительство не смогло организовать оборону страны. Оставив польский народ на произвол судьбы, оно бежало из Польши. Оставленный без руководства, без командования, польский народ и отдельные войсковые части мужественно сопротивлялись германскому нашествию. Героически дрались защитники Варшавы и моряки Гдыни. Эти разрозненные очаги сопротивления были сломлены. Фашистские войска, заняв Польшу, подошли к территории Западной Украины и Западной Белоруссии, готовясь захватить и их. 7 миллионов украинцев и 3 миллиона белорусов могли попасть в немецкую кабалу, а территории Западной Украины и Белоруссии — превратиться в плацдарм для нападения на Советский Союз. 17 сентября Красная Армия начала освободительный поход, чтобы взять под свою защиту жизнь и имущество населения Западной Белоруссии и Западной Украины.
Освобожденные украинский и белорусский народы, находившиеся раньше под гнетом польских панов, решили воссоединиться со своими братьями украинцами и белорусами Советского Союза, о чем они и просили правительство СССР…»
Роковой 1939-й… В той же комнате на Леонтьевском Кржижановский читает свою новую пьесу «Тот третий» — парафраз на «Египетские ночи» Пушкина, где «тот третий» решается выступить вместе с воином Флавием и мудрецом Критоном.
Тесно. Актеры МХАТа из старшего поколения. Один из самых талантливых философов тех дней профессор Асмус. Поэт Павел Антокольский. На стуле у окна, спиной к свету, Мейерхольд, только что отлученный от театра. Он поднимается сразу после окончания читки. Поздравит автора. Извинится нездоровьем жены. Скажет о себе: «Один из бесполезных и непригодных к делу зрителей».
Тишину, наступившую после его ухода, нарушит чье-то слово. Единственное. Едва слышное. «Голгофа…» Кржижановский встрепенется: «Пока еще только Тайная вечеря. И молитва о чаше…» Пока. Разговор о пьесе так и не состоится. Тетя Нюся вздохнет с облегчением: «Спасибо и на том».
И другое событие — одинаково ненужное и необходимое для дяди. Начавшаяся высылка поляков его бы коснулась одним из первых. Добрые знакомые объединили усилия — не Евдоксия Никитина. Председателя Союза советских писателей — «наркома литературы», как его звали, — Александра Фадеева убедили принять Кржижановского в члены Союза.
«Что за имя? Первый раз слышу. Покажите книги». — «Их нет». — «Литературные публикации?» — «Тоже. Но вы знаете сценарий фильма „Праздник святого Йоргена“. Там просто из титров сняли его имя. И пьесу в Камерном, но она изъята из репертуара, и…» — «Тогда о чем говорить?» — «Об исключительном таланте. А публикации — вы же знаете, они появятся сами собой вместе с членством».