Читать интересную книгу В Петербурге летом жить можно… - Николай Крыщук

Когда я поднялся, поезд набирал скорость.

Что теперь делать? Хорошая завязка для сталинских комедий. Логачева ли она теперь?

Но, конечно, Аля выйдет на следующей остановке и будет меня ждать.

Свой поезд я пропустил, пассажиры, садясь в вагоны, недоуменно оглядывались. С женской сумкой на плече я выглядел странно. К тому же, многие заметили, что я пропускаю второй состав.

Пришел встречный. Выходившие из вагонов что-то оживленно обсуждали, это было похоже на театральный разъезд. Однако слова «насмерть! насмерть!» тут же смыли это легкомысленное впечатление. Я нашел взглядом знакомого, с которым мы встречались иногда утром у бочки с молоком.

«Что там приключилось?»

«Женщину убили».

«В вашем поезде?»

«Нет, в том, который от вас шел. Но она еще лежала на платформе. Красивая женщина».

Неизвестно почему, я сразу подумал о Логачевой.

«На ней была красная шляпка?»

«Шляпка? Причем тут шляпка? Я не помню. Ваша знакомая? – Он посмотрел на сумочку, которая висела у меня на плече. – Старик, спускается по лестнице, видите? Он сел на той остановке. Может быть, он запомнил?»

Я догнал старика с непокрытой седой головой. Шея его была при этом плотно укутана шарфом.

«Представьте себе, шляпки на ней в тот момент уже не было. А была бордовая шляпа на санитаре. Только… Я вас там не видел».

Старик тоже покосился на Алину сумку. Я поспешил ретироваться.

До следующего поезда оставалось еще около полутора часов. Я отправился пешком. Сумку держал под мышкой, словно хозяйка вот-вот должна появиться из кустов. Дурацкая ситуация. Но с чего я решил, что та женщина была именно Аля? Один вариант из тысячи. В таких мнительных переживаниях проходит жизнь. Кажется, любит. Кажется, не любит. С ним что-то случилось. Они сговорились. Повтори точно слова врача. Взгляды. Знаки. Сосед сказал умирающей жене: «Если там что-нибудь есть, ты пришли мне знак». В ответ она могла только пошевелить губами. В день рождения жены к нему в форточку залетела синица. Теперь в счастливом нетерпении он ждет встречи.

Еще издалека я заметил на перроне небольшую толпу, три милиционера о чем-то беседовали с людьми. Али там не было. Один милиционер внимательно, как мне показалось, смотрел в мою сторону. Не убыстряя хода, я свернул в лес и только тут почему-то вспомнил Алины слова про миллионы. «Так я, пожалуй, пойду?» Хорошая получилась шутка.

Кстати, зачем Аля спросила, занимаюсь ли я спортом? Быть может, она нарочно оставила у меня сумку? То есть знала, что за ней идет охота, и увидела на перроне тех, кто пришел ее убить?

В сумке, кроме обычной косметики, было два диска и прозрачный файл с английским текстом, в уголке которого чернилами кто-то приписал: «Модификация нового защитного устройства TrueCall». Я хромал только в одном языке, в немецком. Откуда мне знать, может быть, это и были Алины миллионы?

В записной книжке мои координаты были на первой же странице. Жена вписывала их сама, когда вкладывала книжку в подарки на какой-нибудь Новый год.

Я позвонил жене.

«Ты где? Тебя тут спрашивали».

«Женщина?» – поспешно спросил я.

«Так сразу и женщина. Мужчина. Вполне криминальной внешности».

«Не болтай, пожалуйста. Он представился?»

«Сказал, что друг какой-то Али, и что она у тебя, между прочим, забыла свою сумку. Расскажешь?»

«Вот что: никому не открывай. И на телефон не отвечай. Оставь только нижний свет. Задвинь плотные шторы. Да, и предупреди о том же Альбин у. Отбой».

«Да что случилось?» – успел услышать я крик жены и отключил трубку.

Для начала надо было спрятать сумку на даче.

Обратно я возвратился лесом и почти уже не испугался, когда увидел, что у домика, из которого неделю назад вывозили маму, мент сосредоточенно протирает внутреннюю сторону околыша. Больше удивило, что в нашем сонном царстве кто-то еще просто несет службу. Какая оперативность! В другой раз я бы, пожалуй, обрадовался. Ехидный пессимизм коллег давно вызывал у меня изжогу.

Но, оказывается, еще менее приятным было открытие, что покойник жив и занят не исключительно обустройством своего ирреального мира, а бдительно охраняет порядок и покой граждан. Уж от этого, я знал точно, ничего хорошего ждать не приходилось.

Почему Аля не позвонила мне, а прислала какого-то громилу? Ах, господи, да ведь это если она жива. А если нет? Кто же станет звонить с ласковой просьбой вернуть сумку убитой? Теперь для них важен эффект неожиданности. Для бандитов я – вор, хитроумно их облопушивший, для милиции – убийца, оставивший в их, то есть в Алиных, руках, все свои телефоны и адреса. А может быть, это вообще одна компания?

Я позвонил администратору театра:

«Тебя все разыскивают, на ушах стоят. Ты где?»

«Я еду в Москву. Всем говори: уехал в Москву. И не паникуй, ради бога!» – Это я, в сущности, сказал себе самому.

Номер Андрея. У него я всегда находил приют и мог залечь на дно на неопределенное время. Надо было где-то перекантоваться и все обдумать.

Сначала мне показалось, что я ошибся номером. Ничего от игры и перекатывающихся во рту влажных горошин. Это был голос не моего веселого друга, а воблы, если бы та заговорила вдруг, осознав свою участь.

«Старик, лучше не сейчас. Нет, и сегодня еще не сейчас, и завтра не сейчас».

«Что с голосом? Ты не один?»

«Да, вроде того».

Я отключился, потом вырубил мобильник. Ехать мне было не к кому.

Земля казалась теплой. Нагрелись мы друг от друга. Главное, не шевелиться. Такой теплой земля должна быть сейчас и для мамы. Мама любила шутить по поводу своей сгорбатившейся спины: «Ничего, смерть выпрямит». Вот, выпрямила.

Мама долго молчала. Так всегда бывало перед тем, как ей хотелось пожаловаться.

«Сегодня приходили сестрички мои, Тоня и Люся. Я кричала: “Кто это? Кто это? Кто это?” Потому что ничего не видно. Одна была большая, другая маленькая. Маленькая начала креститься. Я тоже. И они пропали. А у меня все осталось. Потому что это были они».

«Ты ведь их не видела».

«Не видела, а узнала. Я и тебя всегда узнаю. Ты столько вечерей мне посвятил. Спасибо, сынок. Думаешь, я боюсь умереть? Умереть я не боюсь. Я, наоборот, зову смерть, зову, а она не идет. Видно, большие на мне грехи».

«Да какие уж такие грехи?»

«А вот аборты делала, в карты любила играть. Большой грех».

Я было хотел сказать маме, что она уже умерла и все это теперь напрасные разговоры, но мне показалось это почему-то жестоким и бестактным. Сообщение о смерти всегда великая бестактность.

Спрашивать маму, почему она не боится умереть и что это значит, что значит этот ее ласковый, лишенный страха голос, я тоже не стал. Пытался не раз, но объяснить этого она не умела.

Сейчас у меня это связалось как-то с тем, что она не видела, но знала. Мне показалось даже, что я почти, почти понял это. В жизни я все время путался, потому что видел и знал какими-то разными частями мозга. Я знал, например, что дочь мою зовут не Альбина, это имя ей присудили в честь тещи, а звали ее Оксана, у нее были Оксанины, немного выпуклые, прозрачные ягодные глаза, она мило шепелявила, часто краснела и целовала меня детскими губками так нежно и клятвенно, как когда-то маленькой на ночь. Нечего и говорить, что, когда я при других случайно называл дочь ее настоящим именем, это вызывало подозрение на счет моих неравновесных отношений с алкоголем, жена сердилась, но, в конце концов, себе же во спасение стала представлять это домашней шуткой.

Оксана тоже только одна знала, что у меня при внешней полноте худая, хорошо скоординированная душа, и любила во мне эту душу. Иногда нам удавалось вместе замечательно молчать. Слова за мыслью никогда не поспевают, мы это знали с ней лучше, чем другие, а способы передать любовь, напротив, неисчислимы.

Жену я знал, быть может, меньше других, в общей сложности минуты три. Потом первое знание где-то затаилось, его всякий раз приходилось реанимировать, звать на помощь, пристраивать лепет, простодушный, как лепестки заячьей капусты, к голосу, который получил свой возраст от курения и больной печени.

Я рассказывал сейчас все это и чувствовал, что мама понимает меня. Раньше я кричал, пытаясь пробиться сквозь мамину глухоту. На кладбище кто-то сказал мне, что как раз нижние регистры старые люди слышат лучше. Сколько из-за этого недоразумения я не успел ей сказать! Теперь я говорил горячо, но низким, домашним голосом.

Даже спектакли, мама… Уж сколько я вложил в них, а все равно – какие громоздкие, шумные сооружения. Может быть, мне вообще не надо было заниматься театром? Тайна ведь маленькая. До нее и дотронуться боязно. А тут Любегина устроила скандал из-за цвета панталон, которые полнят ее ляжки. Интриги и амбиции, и все растет пропорционально возрасту. Даже мышцы лица у всех переродились от постоянного вранья. Секс на царском тряпье, простой, как мычанье. Какая тайна? Людям нравится собираться и напускать тусклые пары душевности, как в бане. Страшно, что по неосторожности кто-нибудь задушит в любовном-то объятии.