Читать интересную книгу Малиновый пеликан - Владимир Войнович

Признаться, я весьма оробел и говорю осторожно, надеясь, что передумает.

– Да я вообще-то не против, но ведь у меня нет никакого опыта.

– Ага! – воскликнул он радостно. – Значит, без опыта все-таки не решаетесь. Ну, ничего, опыт накопите. Тем более что, как вы сами сказали, управлять государством может каждый дурак. Так что уступаю. Но при одном условии.

– Догадываюсь при каком. Гарантию неприкосновенности вы получите. На всякий случай я бы посоветовал вам сделать пластическую операцию, но вы в ней не нуждаетесь. В таком виде можете свить гнездо где-нибудь вроде Новой Зеландии или Каймановых островов, никому не говорить, кто вы, и там сможете спокойно жить, высиживать птенцов, ничем не рискуя, если случайно не встретите какого-нибудь браконьера с ружьем. Ну, пару миллиардов я вам разрешу вывезти, хотя не представляю, как вы сможете ими распорядиться.

Кажется, мое обещание ему в целом понравилось, он выторговал у меня еще два миллиарда, после чего пришел в хорошее расположение духа, заулыбался (сами попробуйте вообразить, как можно улыбаться при помощи клюва) и даже рассказал мне свой любимый анекдот о том, при каких условиях бабушка могла бы называться дедушкой. А потом сказал:

– Ну что ж, значит, как говорится, быть по сему!

Он хлопнул в ладоши, и тут же под звуки того самого гимна, который мне раньше не нравился, а теперь показался очень даже приятным, в комнату вошла рота рослых и стройных кремлевских гвардейцев с президентским штандартом. За ротой шли какие-то штатские с какими-то знаками высшей власти и два морских офицера с ядерным чемоданчиком, который я сразу попросил в руки мне не совать, потому что мало ли чего, еще нажму не ту кнопку. Я все-таки, какой ни есть, на революцию согласен, но не на ядерную войну. Но какая война в душе моей разыгралась, никакими словами передать не могу. Я хоть человек суетный и тщеславный, но самые отчаянные мои мечты не заходили дальше того, чтоб мои книжки издавались большими тиражами, переводились на все языки и читались поголовно всем человечеством. Но чтобы такая власть свалилась мне в руки… Я растерялся и испугался. И как же, думаю, я со всем этим справлюсь. Может, лучше не надо. А с другой стороны, и такое в голове крутится, что случай-то выпал единственный в своем роде, другого не будет. И как-то мельком вспомнился мне Джонсон энд Джонсон, вот думаю, теперь уж я этот Госдеп заставлю-таки раскошелиться, и поверх президентской зарплаты удвоить ту сумму, которую тогда в своем вагончике нарисовал на листке бумаги.

В обществе пеликано-людей

Не буду описывать суматоху первых дней. Поздравительные телеграммы от президентов, премьер-министров и венценосных особ. Новость, разумеется, передавали и комментировали все средства массовой информации. Мне были посвящены все политические ток-шоу. У меня не было времени их смотреть целиком, но пресс-служба записала их на диск, перед сном я их бегло просматривал и кое-чему удивлялся. Все наши телеведущие: Индюшкин, Кислов и Головастик и Лев Достоевский на все лады расхваливали меня, превозносили все мои существующие и несуществующие достоинства и очень критиковали моего предшественника. Так же его ругали, а меня хвалили постоянные участники этих ток-шоу включая Поносова, Коктейлева, Железякина и Озимую, но больше других старался Тимофей Семигудилов. Оказавшись больше других востребован в качестве моего близкого друга и выступая одновременно по всем каналам, он величал меня великим русским писателем, патриотом до мозга и вообще истинно русским и глубоко верующим православным человеком, который вместе с ним, Семигудиловым, храбро боролся против ненавистного нам обоим прежнего диктаторского режима. О моем предшественнике отозвался пренебрежительно. Что он управлял страной единолично и безрассудно, совершил много ужасных ошибок, вообразил себя великим стратегом и полководцем, окружил себя толпой льстецов, которые ежедневно пели ему дифирамбы, восхваляли на все лады, и дошло даже до того, что некоторые назвали его горным орлом, а он – это смешно – при ближайшем рассмотрении оказался простым пеликаном, глупой нелепой птицей, у которой одно достоинство – бессмысленно длинный клюв.

А против меня никто не сказал ни одного плохого слова, кроме Цыпочкина, который заявил, что подозревает меня в диктаторских амбициях и в том, что, имея широкий круг алчущих друзей, я вряд ли устою перед соблазном допустить их к управлению финансовыми, нефтяными и газовыми потоками и распределению между ними прочих богатств страны. Разумеется, его подозрения показались мне обидными, но я решительно отверг предложение силового министра подкинуть моему бывшему единомышленнику наркотики или подумать об автоаварии.

Прием в Большом Кремлевском Дворце по моему требованию был обставлен без лишней помпезности. В своей инаугурационной речи я сразу сказал, что праздновать мое вступление в должность слишком бурно не будем. Мы, политики нового типа, должны быть людьми скромными, время зря не терять и активно готовить предреволюционную ситуацию. В следующем сне или бреду я решил созвать чрезвычайное совместное заседание Государственной думы, Совета Федерации, Совета министров, Совета безопасности и Администрации презадента. Решил обсудить с коллегами, почему они так плохо работают. Почему, пытаясь озлобить народ, обидеть и возбудить в нем революционные настроения, они действуют несогласованно, неизобретательно и вяло, что видно по результатам. Как ни стараются, а пока сумели только возбудить, и это было нетрудно, незначительную часть так называемых креаклов и сетевых хомячков, а до сердца народа, до его печенки и поджелудочной железы достучаться пока не могут.

Я повелел всем явиться к девяти ноль-ноль и строго предупредил, что кто не придет, будет лишен мандата, чем добился сразу стопроцентной явки. Подъезжая к зданию Думы, я увидел: вся площадь заставлена «мерседесами», «ягуарами», «майбахами» и «роллс-ройсами» настолько плотно, что даже велосипед мой некуда приткнуть. Пришлось оставить его на противоположной площади, пристегнув замком к памятнику Карлу Марксу. Я хотел явиться на заседание инкогнито, что у меня не получилось, потому что, как вскоре выяснилось, я внешне сильно отличался от тех, кто собрался здесь выслушать мою речь.

Сначала я вошел в пустой вестибюль, где в углу стоял большой агрегат, похожий на промышленный рефрижератор. Раскаленный докрасна, он издавал какие-то звуки, похожие одновременно на скрип старого кресла, скрежет металла, плач младенца и шелест бумаги. Он как-то дергался, подпрыгивал, валился то на одну сторону, то на другую, и неизвестно, что бы натворил, если бы не был привязан к стене двумя толстыми стальными тросами, как Прометей к скале. Чем-то он был похож на рвущегося на волю зверя: два красных глаза ожесточенно перемигивались между собой, а из разверстой пасти с пулеметной скоростью вылетали листы бумаги с отпечатанным текстом. Листы сами собой складывались на полу в пачки, пачки в кипы, а грузчики в синих спецовках с подтяжками еле-еле успевали подхватывать их, погружать на тележки и куда-то отвозить.

Пока я наблюдал работу этого странного агрегата, ко мне приблизился не Перлигос, но человек, похожий на Перлигоса тем, что тоже был с пеликаньим клювом. Низко поклонившись и ударившись клювом в паркет, этот человек назвал меня Перлигосом, а о себе сказал, что он председатель нижней палаты этого заведения и фамилия его Заморошкин. На его вопрос, есть ли у меня какие-нибудь вопросы, я спросил его, что это за агрегат, который ведет себя таким странным способом.

– О! вы не поняли? – удивился Заморошкин. – Это наш знаменитый взбесившийся принтер. Очень надежный аппарат. Издает две тысячи законов в минуту и при этом никогда не ломается, поскольку не вдается в содержание того, что печатает.

Говоря это, Заморошкин взял меня под руку и пригласил пройти с ним в соседний зал, где к этому моменту в полном составе собрались господа депутаты и прочие.

Входя в это просторное помещение с мраморными колоннами и многоярусными люстрами, я услышал сначала неясный, но мощный гул, какой бывал раньше в общественных банях и на вокзалах, а когда совсем вошел, то увидел толпу существ, которые показались бы мне очень странными, если бы до этого я не был подготовлен к чему-то подобному. Люди в зале почти все были в розовых штатских костюмах и платьях, в розовых военных мундирах, в основном генеральского звания, и все с розовыми волосами. У кого своих волос не было, их заменяли парики из розовых перьев. Вместо носов у всех были пеликаньи клювы: изготовленные из разных материалов. У кого пластмассовые, у кого жестяные, а то и картонные, и лишь у сопровождавшего меня Заморошкина – из чистого перламутра. Я спросил его, почему все с клювами и почему – с разными.

– Вы что, – спросил я, – все перевоплотились, как Перлигос?