эта песня положила доброе начало дню. — Он откашлялся и сплюнул в песок. — Ты можешь подумать о том, что сегодня с тобой может произойти что-то более неприятное, чем песня по радио, в которой описывается твой слабосильный солдатик. Все обязательно будет лучше.
Завьер рассмеялся. Его старший брат, не поверивший, что он встретил на рынке таинственную женщину, мотылек, подаренный сыном рыбака, и этот дурацкий обход, в результате которого он якобы мог гарантировать счастливое замужество молодой женщине из привилегированного класса. Если бы не все сегодняшние происшествия, он бы просто лежал на этом пляже и дожидался, когда же он лопнет, подобно обиженной бычьей лягушке.
Романза усмехнулся:
— Видишь, вот и улучшение.
Завьер уже хохотал без удержу. Он согнулся и все никак не мог побороть смех. Романза похлопал его по спине. Завьер задыхался от хохота, так что ребра горели огнем.
— Дыши! Думаешь, я хочу ходить, болтать с людьми и говорить «я тебя убью»? Эти проклятые люди и так не шибко привечают голодранцев-неприкаянных.
По щекам Завьера бежали слезы.
— Прекрати! Замолчи…
Парнишка умолк, продолжая похлопывать его по спине. Возможно, это была не слишком достойная затея — дубасить в дверь радиостанции. Последний взрыв хохота соскользнул с губ Завьера и упал, пенясь, на песок. Оба уставились на него.
Может быть, ему стоило добраться вплавь до Дукуйайе. Пройтись по кварталу художников. Творческие люди обычно имели в запасе неплохие продукты.
Айо бросил его на рынке так внезапно. Он тронул красный шнурок, обвивший шею.
Романза кашлянул в кулак и спросил:
— Все в порядке?
— Да.
Парнишка скривился и прошептал:
— Врешь, мужик!
— У тебя дар распознавать ложь? — Это была поразительная и неудачная догадка.
— Да.
Он мог сразу догадаться. Люди с особым психологическим даром обычно выказывали нестандартное отношение к жизни.
— Но люди лгут постоянно, даже не осознавая этого.
— Да, я знаю. — Романза был явно раздражен.
— Это тебя ранит?
— Зависит от лжи и от дня недели. Какая-то ложь как ожог, какая-то ложь вызывает понос.
— А блевать не хотелось? — Он понял, что это прозвучало жестоко, но иногда он задавал неудобные вопросы.
— Один или два раза было такое. Когда ложь слишком дорого стоит. Когда она мучительна для самого лгущего.
— А!
Лицо Романзы просветлело.
— Как бы то ни было, я знаю, что ты ищешь особые ингредиенты для своих блюд, вот я и пошел за тобой.
Завьер цыкнул зубом и подхватил сумку. Внутри зашуршала записная книжка.
— Все это полная хренотень, вот что я тебе скажу.
Черные глаза парнишки, похоже, еще больше потемнели.
— Почему хренотень?
— Это же тактическая уловка с целью привлечь внимание людей накануне выборов. Интиасара беспокоит лишь это, а всех остальных интересуют только возможность поблудить да бесплатная жратва…
Он резко осекся. Он, конечно, был прав, но чего можно ожидать от этого худющего оборванца — чтобы он разбирался в политических играх? Пора заткнуть свое проклятое самолюбие и просто делать, что от него требуется.
— Значит, ты с ней никогда не встречался, — тихо проговорил Романза.
— С Сонтейн Интиасар? А ты?
— Нет. — Романза уставился на море.
Что он вообще делал в Притти-тауне среди бела дня? Неприкаянные с Мертвых островов обычно прятались днем в лесной глуши.
— Она хорошая, — проговорил Романза.
— Откуда ты знаешь?
— Я не знаю.
Завьер не был расположен к разговору загадками. Романза помахал девчушке, медленно плывшей прочь от береговой линии. Местные дети с младенчества умели плавать, но для этой малышки океан был своего рода приключением, она будто проверяла, утонет она или выплывет из волн. Он подошел к кромке прибоя.
— Не заплывай слишком далеко, малышка!
Девчушка остановилась, извиваясь в воде, как рыбка. Она взглянула на Завьера, потом на горизонт.
Завьер поднял палец, тот самый, которым он всегда привлекал внимание Чсе.
— Твоей маме это не понравится!
Девчушка с досадой цокнула языком и, оттопырив нижнюю губу, вернулась на мелководье. Ему понравилось, как она всем видом демонстрировала строптивость: пухлое личико нахмурено, обрывки водорослей в волосах. Найя могла бы написать о ней стихотворение. На какой-нибудь бумажке, которые она разбрасывала по всему дому, или в одной из его записных книжек с рецептами.
— Она не поплывет на глубину, — кашлянул Романза. — Я слышал, Сонтейн Интиасар очень умная. Преданная. Очень уважает еду, приготовленную радетелем.
Какое ему дело?
— Сколько тебе лет, Романза?
— Девятнадцать.
— А выглядишь моложе.
Он вспомнил себя в этом возрасте: тогда он был убежден, что на Дез’ре свет клином сошелся, в его жизни она была начало и конец, и его как током прошибало ощущение, что все прочие аколиты-поварята отпадали, точно увядшие лепестки цветов. Его единственного она не раз приглашала в свою постель.
«А ты радетель, Завьер? С такими-то необычными руками?»
Романза подошел к кусту, который с виду ничем не отличался от других, что-то от него оторвал и вернулся, на ходу очищая трофей острым как бритва ножом.
— Вот, я хочу, чтобы ты это попробовал.
Он отскоблил длинный шип, дойдя до его светло-пурпурной плоти.
Завьер взял шип и потер между пальцами. Ему было так странно увидеть незнакомое растение. Он его понюхал, потом положил на язык. И вздрогнул, ощутив ледяной холодок.
— Хорош, да? Ты можешь пройти много миль, взбадриваясь двумя-тремя такими шипами.
Завьер языком свернул древесную плоть подковкой, слегка пососав. У нее был цитрусовый вкус, легкий и освежающий, от которого в глотке сразу стало щекотно. Знакомый вкус. Он вынул записную книжку.
— Как грейпфрут, — подсказал Романза.
Да! Но помимо грейпфрута он ощутил слабый, быстро тающий аромат, чье название не смог не вспомнить. Он закрыл глаза, пытаясь отделить вкус от запаха.
Он лежал на животе на бабушкином заднем дворе. День клонился к вечеру. Под кустами легионы жучков готовились сойтись в битве…
— Роза, — выдохнул он.
— Да! А я никогда не мог догадаться.
Завьер стал писать в книжке. Холодные розы в зной. Грейпфрут и крупный песок. Какое же это ощущение? Жаркие дни, дети возвращаются из школы, прячутся под тенистыми деревьями. Облегчение. Да. Простое ощущение: облегчение, долгожданное спасение от зноя. Прохлада речной воды. Тюфяк на полу в затемненной спальне. Холодок простыни под спиной. Он подчеркнул несколько слов, чувствуя, как дрожат его ладони. Надо хорошенько выпарить и подавать блюдо холодным.
Да, такое вполне подойдет для дочурки Интиасара.
Романза передал ему еще один шип, который он тоже пососал. И опять тот же внезапный льдистый холодок, и тот же неуловимый парфюмерный аромат. Белые цветы и хрусткий песок на тарелке. Гортензия? Он облизал полость рта, вымазанную душистым соком, не обращая внимания на Романзу, сообщившего,