И дело не только в том, что с ней он всегда мог заняться сексом. С Шерили у него все было так же, по крайней мере, поначалу.
Мэгги открыто радовалась жизни. Она наслаждалась каждым приемом пищи, каждым блюдом, наступлением очередного дня, даже переменой погоды.
И еще сексом. Боже, секс она просто обожала! Какие штучки она вытворяла своими руками и губами… И мурлыкала при этом, как если бы ей до смерти нравилось то, что она делает… и что он делает тоже…
Да. Здесь все было по-другому. И сама она была совершенно другой.
Она никогда не жаловалась. Ни на то, что у нее болит голова или ноги, ни на психологическую травму, которую оставило нападение, ни на новую напряженную работу. Ни на странные пробелы в своих знаниях, которые порой наводили Калеба на мысль о том, что нападавший ударил ее слишком уж сильно. Ни на его шрамы, его кошмары и отсутствие прогресса в расследовании ее дела.
Быть может, и ей нравилось разыгрывать семейную идиллию.
Хотя, по мнению Калеба, сама Мэгги никак не подходила под определение «домашняя женщина». Реджина рассказывала ему, что на кухне от нее не было никакого толку.
Но каким-то образом дом оживал в ее присутствии. Калебу нравилось, что она открывает окна, наплевав на проблемы безопасности. Ему нравилось, как пахнет после нее в ванной, нравилось, что она оставляет флаконы с шампунями на раковине, а сахарницу открытой на кухонном столе.
Прошло всего три дня, а она уже заняла прочное место в его доме. И в его жизни.
Его жизни, подумал Калеб с отчаянием. Не в ее.
До того как Мэгги появилась на острове, у нее была другая жизнь. Им придется разобраться с этим и оставить все позади, если они хотят двигаться дальше.
Как иначе он может обеспечить ее безопасность?
Как иначе он может быть уверен, что она не оставит его?
Он приоткрыл дверь в приемную.
— Эдит!
— Шеф… — Она развернулась на вращающемся стуле и протянула ему лист бумаги. — Джордж Уили говорит, что кто-то взял двадцать пять фунтов льда из холодильника и не заплатил.
Калеб удивленно приподнял брови.
— Льда?
— Джордж очень расстроен этим происшествием.
Калеб почесал в затылке. Поддержание ровных отношений со всеми членами общины, напомнил он себе.
— Какие-нибудь ниточки?
Эдит склонила голову к плечу, словно прислушиваясь к ровному шуму океанского бриза.
— Говорят, завтра Бобби Кинкейду исполняется тридцать. Может быть, мальчики затевают вечеринку.
Калеб помнил Бобби. Нечесаные патлы, фланелевая рубашка, ровесник Реджины. Учась в школе, он втихаря угощал приятелей пивом за гаражом отца.
— Хорошо. Перед тем как ехать к Бобби, я загляну к Джорджу, чтобы узнать, не согласится ли он удовлетвориться оплатой, вместо того чтобы выдвигать обвинения. Мне все равно ехать в ту сторону, надо встретить паром.
Эдит окинула его внимательным взглядом поверх очков.
— Собираетесь в дорогу?
Калеб выдавил улыбку.
— Я хочу показать фотографию Мэгги на пристани.
В который уже раз.
Он и сам понимал, что хватается за соломинку. Впрочем, особого выбора у него все равно не было. Он передал фотографии и описание Мэгги в офис шерифа и управление полиции штата, а в результате получил полный ноль.
— Мне казалось, вы говорили, что капитан не узнал ее, — заметила Эдит.
Капитан не узнал. Его экипаж тоже.
— Может быть, кто-нибудь другой сумеет это сделать, — сказал Калеб.
Турист, строительный подрядчик, домохозяйка, возвращающаяся с материка, куда она ездила за покупками на неделю. Эдит пожала плечами.
— Да, кстати, чуть не забыла. Звонила Паола Шутте из агентства «Айленд риэлти».
Калеб молча ждал. Он уже прошерстил все записи агентства о сдаче жилья внаем. Маргред в них не было. Как и Маргарет, впрочем. Никто не бронировал помещения для отдыха на острове ни три недели, ни три дня назад. Но, может, Паоле все-таки повезло больше, чем ему.
— Она подготовила список, о котором вы просили, — продолжала Эдит. — Владельцы недвижимости, которые сдают ее внаем самостоятельно.
Оказывается, не так уж ей и повезло. Хотя пригодится любая ниточка, любая зацепка.
— Отлично. Передайте, что я очень ей благодарен.
— Приберегите свою благодарность для другого раза, — язвительно заметила Эдит. — Это ее собственный «черный список». Паола Шутте охотится за любой незарегистрированной собственностью на острове.
— Это ее работа, — возразил Калеб. — Нельзя же винить человека только за то, что он хорошо делает свою работу.
Эдит окинула его еще одним многозначительным взглядом поверх очков.
— Кое-кто не знает меры и не умеет вовремя остановиться.
Калеб криво улыбнулся.
— Полагаю, вы правы, — пробормотал он и отправился встречать четырехчасовой паром.
* * *
Птицы появились, когда Маргред вытирала столы после обеденного наплыва посетителей.
Она выпрямилась, держа в руке мокрую тряпку, и стала смотреть, как они кружат над гаванью, ослепительно белые на голубом. Птиц было неожиданно много. И сердце ее воспарило и полетело к ним на крыльях легкого бриза.
Ей нравилось работать на открытой террасе ресторанчика. Причем не только потому, что отсюда открывался вид на море и она могла улизнуть от звона кастрюль и Антонии, громогласно распоряжавшейся на кухне. Она любила смотреть, как загорает на подоконнике Геркулес, похожий на тюленя, нежащегося на солнце, или как Ник, высунув от усердия язык, раскрашивает картинки в детской книжке.
Почти семьсот лет она прожила в одиночестве, отдельно даже от своего партнера. Поэтому не уставала изумляться и поражаться тому, какие отношения существуют между людьми. Они жили совсем недолго, но при этом все время были заняты самыми разнообразными делами и заботами. Ей нравились рыбаки, с шумом вваливавшиеся в ресторан, загорелые, продубленные солнцем и ветром и усталые, пахнущие потом и морем. Ей нравились пожилые женщины, осторожно устраивавшие свои располневшие, удобные тела на мягких сиденьях, и семьи, выстраивающиеся в очередь за водой в бутылках и мороженым. Ей нравились молодые мамаши, которые обменивались советами и наставлениями за фруктовыми салатами и чаем со льдом, в то время как их отпрыски пускали слюни в колясках и посасывали свои кулачки.
Она смотрела на них, этих малышей, и ощущала тоску, странную сосущую пустоту в животе, которая не имела ничего общего с голодом или вожделением.
Она никогда не была беременна. До сих пор она даже ни разу не видела ребенка в человеческом облике.
Большинство селки предпочитали производить детенышей на взморье, а потом жили под волнами, пока молодежь не подрастала до наступления Обращения. Или, по крайней мере, до тех пор, пока не приходила пора отнять их от груди, после чего они уже могли выживать самостоятельно.