— Другую спальню занимает госпожа, — пояснил хозяин, хотя никто его об этом не спрашивал.
— Я знаю, — кивнул Кельвин.
В этот момент в комнату вошел Яхан с одеялом, которое захватил с собой.
Он развернул его. Внутри оказалась чистая рубашка, кое-что из одежды, коробка с бритвенными и туалетными принадлежностями.
В первый раз с тех пор, как они выехали из дворца, Кельвин почувствовал голод.
И еще он заметил, что весь с головы до ног покрыт слоем пыли, которая летела из-под копыт лошади.
— Я хочу умыться, — бросил он.
Неподалеку от спальни находился умывальник, рядом стояли ведра с водой.
Замерзший и голодный, Кельвин вошел в спальню, завернувшись в полотенце, и увидел на кровати длинный голубой халат, тот, что сэр Энтони заставил его купить в Сент-Джеймсе, — Яхан и его прихватил с собой.
Кельвин надел халат, а Яхан подал ему обед и бутылку прохладного индийского пива, которую только что достали из погреба.
Кельвин принялся за еду, абсолютно не ощущая ее вкуса.
Когда Яхан наконец вышел и он остался один, то несколько минут раздумывал, что предпринять.
Потом напомнил себе, что прошлой ночью, когда Серафина спала, он не стал ее будить и вышел, совершив тем самым большую ошибку.
Если она случайно узнает, что он здесь, то может опять убежать, значит, нужно во что бы то ни стало этого не допустить.
С этой мыслью Кельвин вышел в столовую, которая располагалась между двумя спальнями.
Свет в ней не горел, и видно было, как из-под двери комнаты, которую занимала Серафина, пробивается тоненькая полоска света.
Кельвин от всей души надеялся, что жена его пока не легла спать. Иначе если она вдруг проснется и увидит его, то может испугаться.
Он тихонько постучал и, не дожидаясь ответа, открыл дверь.
У кровати, над которой висела москитная сетка, стоял столик. На нем горела одна-единственная свеча.
Радом с кроватью стояла на коленях Серафина.
Она не слышала, как открылась дверь, а потому не знала о присутствии Кельвина, и он имел возможность некоторое время понаблюдать за ней.
Она молилась, закрыв лицо руками.
Прошло несколько секунд. Наконец, видимо, почувствовав, что в комнате кто-то есть, Серафина обернулась, и Кельвин увидел, что слезы бегут у нее по щекам.
Некоторое время она, не шевелясь, молча смотрела на него своими огромными глазами.
— За кого вы молитесь, Серафина? — тихо спросил Кельвин.
— За… вас, — машинально ответила она.
— И плачете из-за меня? — спросил он.
Серафина порывисто вскочила.
Она была похожа на ребенка, которого застали на месте преступления, когда он что-то натворил, и теперь ждет, что его накажут.
Сквозь полупрозрачную ночную рубашку из тончайшего батиста виднелось ее стройное тело.
— Ложитесь в постель, Серафина, — тихо попросил Кельвин. — Я хочу с вами поговорить.
Она, послушно откинув края москитной сетки, легла на кровать.
Кельвин задул свечу и закрыл окно.
Пока он занимался своим туалетом и ужинал, наступила ночь и на небе высыпали звезды.
Взошла луна, ярко осветив маленькую полупустую комнату своими серебристыми лучами, и Кельвин увидел лицо Серафины отчетливо, как днем.
Под головой у нее была только одна подушка, и укрыта Серафина была лишь тоненьким одеялом.
Хрупкая и маленькая, она показалась Кельвину каким-то сказочным существом. На секунду он даже подумал, что все происходящее сон и Серафина ему только снится.
Он присел на край кровати. В глазах ее с мокрыми от слез ресницами не было страха, лишь тревога и беспокойство.
— Я думал, что никогда вас не догоню, — заметил Кельвин.
— Я же писала вам… чтобы вы не ехали… за мной.
— Мне необходимо было это сделать.
— П… почему?
— Есть одна причина. Кстати, то, что вы написали в письме, неправда.
— Неправда? — переспросила Серафина.
— Вы написали, что теперь у меня в жизни есть все, что я хочу.
— Но ведь это и в самом деле так! Дядя ваш… умер, и вы… богаты!
Последнее слово она выговорила с трудом.
— И тем не менее мне нужно еще кое-что, — сказал Кельвин. — Гораздо более важное, чем то, о чем вы только что сказали.
— Что же… это?
— Вы!
Она вздрогнула, однако не проронила ни слова.
— Я хочу вам кое-что сказать, Серафина, и должен был сделать это раньше.
— Что… именно?
— Когда я зашел к вам в комнату вечером после нашей свадьбы, я ожидал увидеть эдакую мощную девицу, похожую на своего отца.
Он улыбнулся.
— А кого я обнаружил? Маленькую испуганную девочку.
В голосе его прозвучали такие нотки, которые заставили Серафину опустить глаза.
— Я старался быть с вами добрым, внимательным, — продолжал Кельвин. — Убеждал самого себя, что вы нуждаетесь в помощи и защите. И мало-помалу влюбился в вас.
— Это… неправда! — едва выдохнула Серафина.
— Нет правда! — воскликнул Кельвин. — И в первый раз убедился я в этом, когда во время шторма вы прижались ко мне. А потом, когда мы с вами разговаривали на палубе корабля, я понял, что должен не только защищать вас, но и заниматься самообразованием, чтобы не отстать от вас.
Серафина легонько взмахнула рукой, словно хотела возразить, однако промолчала.
— С каждым днем я влюблялся в вас сильнее и сильнее, — продолжал Кельвин. — Это не вы постоянно чего-то боялись, Серафина, а я! Я ужасно боялся, что вы отдалитесь от меня, если я вдруг каким-то образом разрушу доверие, которое, как мне казалось, вы начинали мне оказывать.
Она взглянула на него, и Кельвину показалось, что глаза ее полны та кого яркого огня, словно в них отражаются тысячи свечей.
— И когда я увидел, как вы сидите в своем нарядном розовом платье на палубе, нежно прижимая к себе девочку-индианку, которая сломала руку по вине нашего солдата, — продолжал он, — я понял, что вы являете собой все, о чем мужчина может только мечтать.
По телу Серафины пробежала дрожь, однако не страх был тому причиной.
— Когда вы спасли маленького принца, — добавил Кельвин, — и я увидел, как вы идете ко мне сквозь стену огня, я понял, что если потеряю вас, то потеряю все, что имеет для меня в этой жизни какое-то значение.
Серафина слушала его, и ей казалось, что она слышит странную и чарующую музыку.
— Я должен был раньше сказать вам все это, — проговорил Кельвин, — но я боялся не только вашей Реакции, но и барьера, стоявшего между нами.
— Мои… деньги! — пробормотала Серафина.
— Да, ваши деньги! — воскликнул Кельвин. — Я ненавидел и презирал их. А поскольку вы настолько чувствительны и ранимы, любовь моя, я опасайся, как бы вы не сочни мои снова о любви притворством либо попыткой как-то отблагодарить вас за ваше богатство.