Наконец-то сбывались его самые сокровенные мечты!
Теперь он сможет заняться именно тем, чему его учили в течение долгих лет службы в армии. Он будет общаться с самыми разными людьми — ведь не зря же он столько времени корпел над изучением различных диалектов, на которых разговаривают многочисленные народности, населяющие Индию.
«Только зря тратишь время, Уорд», — подтрунивали над ним друзья-однополчане, когда он вместо того, чтобы играть в поло, терпеливо занимался в библиотеке.
Они посмеивались над ним, когда он засиживался допоздна, зубря санскрит, вместо того чтобы пойти с ними выпить.
Сейчас Кельвин был рад тому, что наконец-то все полученные им знания найдут нужное применение.
Теперь он обретет такое положение, при котором сможет воплотить в жизнь многие интересные идеи и замыслы, как, например, осуществить более тесное сотрудничество с индийским правительством; открыть клубы, где индийцев принимали бы наравне с европейцами; способствовать более тесной социальной интеграции.
Что касается последнего, то здесь неоценимую помощь может оказать Серафина. Кельвин уже успел заметить, с каким дружелюбием и непринужденностью она общается с женщинами-индианками.
Дел предстоит очень много! Кроме того, у таких новаторских идей наверняка найдется немало противников среди консерваторов.
Но попытаться все же стоит.
— Бог не оставляет меня своей милостью, — пробормотал Кельвин.
Размышляя, он подошел к столу.
Увидев, что тот сервирован лишь на одного человека, спросил слугу:
— Госпожа завтракает у себя в комнате?
— Госпожа уехала, сагиб.
— Уехала? — переспросил Кельвин.
Он попытался припомнить, говорила ли ему вчера Серафина о какой-то запланированной на утро встрече.
Так ничего и не вспомнив, решил, что слуга его неправильно понял.
— Я спросил, — медленно повторил он, — завтракает ли госпожа в своей комнате.
— Нет, сагиб.
И, видя, что Кельвин ждет от него какого-то объяснения, добавил:
— Госпожа уехала очень рано, как только наступил рассвет.
Кельвин поднялся из-за стола.
Он не понимал, что слуга пытается ему втолковать. Затем, не задавая больше вопросов, он вышел на залитый солнцем двор и поднялся по мраморной лестнице на балкон.
Он постучал и сразу распахнул Дверь в спальню Серафины.
Комната была пуста!
Кровать заправлена, но дверца шкафа открыта, и в нем висело всего несколько платьев.
Внезапно Кельвин почувствовал какой-то безотчетный страх.
Должно быть, Серафина отправилась навестить раджмату, решил он, однако никак не мог взять в толк, почему она ему об этом ничего не сказала.
И тут взгляд его упал на туалетный столик. На нем лежало письмо.
Еще не прочитав его, Кельвин понял, что оно адресовано ему. Он взял в руки конверт, но открывать его не решался.
Наконец медленно-медленно вытащил из конверта листок бумаги и прочитал:
«Теперь, когда у вас есть все, чего вы хотите, я возвращаюсь к отцу. Прошу вас, не пытайтесь меня остановить. Я понимаю ваши чувства и могу лишь поблагодарить вас за то, что вы были так добры ко мне.
Серафина».
Буквы плясали у Кельвина перед глазами, и он с трудом разобрал написанное. Потом поднял голову и обвел глазами комнату, в которую он вошел впервые со времени их пребывания во Дворце-на-озере.
Это была прекрасная комната с белыми стенами, которая как нельзя лучше подходила Серафине.
В ней царила прохлада и витал едва ощутимый аромат ее духов, который был уже хорошо знаком Кельвину.
Решительно сжав губы, он вышел из комнаты.
Войдя в гостиную, послал за слугой Яханом.
— Почему вы мне не доложили, что госпожа уехала сегодня рано утром? — спросил он.
— Госпожа приказала не будить вас, сагиб.
— Кто с ней поехал?
— Только Амар.
— Амар сказал, куда они направляются?
— Нет, сагиб.
— Я уезжаю, и ты отправишься со мной! — приказал Кельвин. — Поедем верхом. Возьми все необходимое для ночевки.
— Слушаюсь, сагиб. Мы вернемся?
— Непременно вернемся! — решительным голосом ответил Кельвин.
Полчаса спустя они выехали из дворца — Кельвин на одной из тех лошадей, что подарил ему магараджа.
Это было великолепное животное с примесью арабских скакунов. В конюшне Кельвин попросил дать ему лошадь и для слуги.
— Есть еще только одна лошадь, которая может сравниться с вашей, сагиб, — сказал ему конюх. — И она тоже принадлежит вам.
Лошадей оседлали и надели на них уздечки, но не те, украшенные золотом и серебром, что подарил магараджа, а самые обыкновенные.
Яхан приторочил к седлу скатанное одеяло, и они отправились в путь, сразу же взяв такую скорость, какой нужно было придерживаться во время столь долгого путешествия.
Он понимал — придется ехать быстро, если он хочет нагнать Серафину до того, как она доберется до Бомбея и на первом же корабле уплывет в Англию.
Если ей это удастся, пройдет много недель, прежде чем он с ней снова увидится. Поэтому было крайне важно догнать Серафину, прежде чем она доберется до Читогара.
Кельвину не составило труда выяснить, куда именно Серафина направляется и какое средство передвижения выбрала. Оказалось, что она едет в необычайно распространенной в Индии легкой двуколке, запряженной одной лошадью.
Следовательно, передвигается она с довольно приличной скоростью, а поскольку она отправилась в путь в половине пятого утра, то уже успела преодолеть приличное расстояние.
Кельвин был достаточно опытным всадником, чтобы не брать с места в карьер, как бы ему этого ни хотелось. Наоборот, они с Яханом сдерживали лошадей до тех пор, пока те не перешли на спокойный аллюр, не слишком утомительный ни для лошади, ни для всадника.
К счастью, после того как они выехали из Удайпура, дорога на Читогар шла в основном по равнине и лишь изредка по пологим холмам.
Кельвин поймал себя на том, что снова и снова мысленно возвращается к тем событиям, которые произошли с ним после его женитьбы.
И пришел к печальному выводу — в том, что случилось, ему некого винить, кроме себя.
Ему следовало бы догадаться, что Серафина расценит его слова после получения телеграмм по-своему и вовсе не так, как думал он. Нужно было тотчас же пойти за ней, как только она вышла из гостиной.
А после того, как пурдхан уехал, нужно было зайти к ней в спальню и непременно разбудить ее, если, конечно, она и в самом деле спала.
«Какой же я был дурак!» — честно признался себе Кельвин.
Единственным оправданием ему могло служить только то, что, хотя он и обладал огромным опытом общения со светскими женщинами, Кельвин никогда не встречал ни одной, похожей на Серафину.