пятнадцать минут, — сказал дежурный, и пошёл в сторону козлодёрки.
Мы дождались пока шаги удалились и начали разговор. Как выяснилось, Леван очень сильно копал под меня, Змея и Бахарика. Он хотел добиться того, чтобы нас объявили гадами и беспредельщиками, но ни оснований, ни доказательств у него не было. И он решил, что Фанат из всех моих давних сокамерников самое слабое звено и можно на него надавить, чтобы тот сдал нас с потрохами. Пытаясь объявить нас беспредельщиками, Леван сам занялся беспределом. Перетянув Фаната к себе, они начали его морально давить и прессовать. Хотели сделать его шнырём, но ничего у них не вышло. Когда они пытались нападать на него по беспределу, Фанат отбивался, и в один из таких прыжков лишился зуба, но в ответ поставил Левану сотрясение мозга. После этого трогать его побоялись, и осталось только моральное давление. Цель Левана была сломить волю Фаната, чтобы он наговорил на нас небылицы, которые послужили бы основанием спросить с нас. Но надо отдать должное верности Фаната — сломать его не удалось.
Идет этап
В 609 я пробыл недолго. Не более чем через неделю меня заказали со всеми вещами на этап. Выйдя на продол, увидел стоящих с баулами малолеток, которые тоже собирались на зону. Среди них был и Бахарик. Мы поздоровались и нас повели на сборку.
На сборке уже расположились малолетки с копеек, ждущие этапа. Среди них был мегрел[220] Гия Зугдидский. С Гией я был знаком, мы вместе ездили в мае на суд, и про него на малолетке ходило множество легенд. Говорили, что он взросляк без документов, скрывший свой настоящий возраст, что на самом деле ему 24 года, и по жизни он бродяга. Гия действительно выглядел старше семнадцати лет, придерживался старых воровских канонов и часто вступал в рамсы и с блатными, и с сотрудниками. У него не было передних зубов, которые ему выбили мусора, вместо них были вставные фиксы. Гия был небольшого роста и комплекции, но компенсировал это большой силой духа, таких волевых людей я редко встречал. Он был отрицалова и всегда и везде умудрялся разжечь конфликт с сотрудниками ГУФСИН-а. Даже когда мы ездили на суд, он умудрился вывести из себя обычно спокойный конвой, да так, что пока мы стояли на Матросской Тишине и выгружали местных судовых, ему выбили его фиксы. Как говорил сам Гия: «Я везде и при любых обстоятельствах буду мусоров маму еб*ть».
Помимо конфликтов с сотрудниками, Гия всегда топил за справедливость, говорил правду прямо в глаза и умудрялся нарваться на конфликт даже с положенцем пятого централа Владом Казанским. По итогу Влад его выдернул в боксы, где уже ждал со спортсменами из шпаны, и они избили Гию до больнички. Когда я сидел на Капотне, от бродяг с соседней хаты, слышал, что с Влада хотели спросить, были якобы за ним помимо этого косяки, но он вовремя уехал на этап и попал на лагерь куда-то в Саратовскую область.
С Гией мы были в хороших отношениях, поздоровались с ним и присели пообщаться. Этап долго не заставил себя ждать. Нас погрузили в автозек и повезли к вокзалу. На взросле я слышал, что обычно с автозека сразу перепрыгиваешь в Столыпин — так назывался вагон, в котором везут арестантов — но мы остановились у железнодорожных путей.
— По одному выходим, сумку в лапы, свободную руку за голову и бегом! — рявкнул сопровождающий вертухай, открыв локалку в наш отсек.
Снаружи лаяли собаки. Система была такая: один выходит, а следующий в это время встаёт к выходу, готовясь идти следом. Когда первый арестант выпрыгнул из автозека, мы услышали звуки ударов и крики: «Бегом, сука!».
— Походу, маски-шоу встречают, — сказал Гия, — Крепче баулы держите, чтобы не потерять. Не дадут поднять.
Гия выходил передо мной. Когда он выпрыгнул с автозека, я подошёл к выходу, крепко сжимая в руке спортивную сумку. Передо мной открылся вид на происходящее. Столыпин стоял метрах в двадцати от автозека. Чтобы добежать до него, нужно пересечь железнодорожные пути. Слева и справа вдоль маршрута стоял ГУФСИН-овский спецназ в масках, с дубинками наголо. Чуть позади сотрудники с автоматами. У некоторых из рук рвались с поводка скалящие зубы служебные собаки. Гия, выпрыгнув из автозека, получил дубинкой по спине. В ответ он, вместо бега, перешёл на неспешный шаг.
— Я ваш рот еб*л, суки! — пошёл он в развалку под градом ударов дубинками. — Маму вашу еб*л! — говорил он с грузинским выговором.
Спецназ обозлился и начал травить его собаками, но Гия так и дошёл до конца пути пешком.
— Следующий! — рявкнул вертухай, выталкивая меня из автозека.
Мне провоцировать мусоров не хотелось, убрав свободную руку за голову, я крепко сжал сумку и, выпрыгнув из автозека, побежал в сторону Столыпинского вагона.
Слева и справа по мне прилетали удары дубинками, но так как бежал я довольно быстро, некоторые из них промахивались.
Запрыгнув в вагон, пошёл к открытой локалке отсека.
Изнутри Столыпин похож на плацкартный вагон. Напротив входа был туалет, и при заходе нужно повернуть налево в узкий коридор. Слева — зарешеченные окна, справа — локальные двери в отсеки для перевозки заключенных. Отсеков не более десяти, около восьми штук. Внутри отсеков по обе стороны стен располагались нары в три яруса. На втором ярусе можно было откинуть полку, добавив третье спальное место посередине. Всего получалось семь нар. Но забивали отсеки битком, поэтому на каждой полке могло сидеть и по несколько человек. В дорогу дали сухпаёк, аналогичный судовому: быстрозаваримые каши, порции которых хватит на пару ложек. Кипяток в Столыпине давали раз в три часа, в туалет выводили раз в несколько часов. Я сразу занял третий ярус, мне с моим ростом там было удобнее всего, да и через приоткрытую щель окна немного видно волю.
Вскоре наш отсек заполнился, и мы стали ждать отправления. Несмотря на то, что забрали на этап утром, прицепили вагон к поезду только вечером, когда стемнело. Поезд тронулся и пейзаж вокзала за окном сменился полями и деревушками. В такие моменты очень хотелось оказаться по ту сторону решётки и сердце рвалось на свободу. Обычной электричкой до Можайска ехать два часа. Мы добирались часа четыре. Время от времени вагон отцепляли, мы стояли на каких-то полустанках, затем прицепляли к другому поезду.
В отсеке один из малолеток, уже ранее бывший на Можайке[221], рассказывал, что по приезду в город жёстко встречают маски-шоу. Гораздо жёстче, чем нас провожали из Москвы.