в порыве страсти и под воздействием алкоголя даже сначала не заметил, в итоге остался шрам. Тут я тоже вытерпел ожоги, а затем вымазал раны фукарцином, чтобы не загнили. Больнее было обрабатывать, чем прижигать. Щипало неимоверно.
Отрава
Женя был наркоманом и с его приездом у нас в хате стали регулярно появляться наркотики. Доктор затянул через смотрящего за кичей героин, и по вечерам они с Женей грели его на ложке и затем вмазывались[206]. Эдик не кололся, при мне лишь один раз пустил по ноздре героин[207] и затягивал через земляков в хату гашиш, который курил с Андрюхой. Однажды он предложил курнуть и мне, за что получил нагоняй от Доктора, так как в тюрьме запрещено предлагать отраву тем, кто её не употребляет. Я даже не успел ответить с отказом. С появлением наркотиков в хате Доктор подтвердил своё погоняло, которое он получил за то, что мог чуть ли не вслепую обнаружить вену. Погоняло было ещё с воли, от его друзей наркоманов, он обычно их всех ставил[208]. У заядлых нариков есть такая проблема: кто много лет сидит на системе[209], сжигаются вены и обнаружить их становится трудно. Доходит до того, что они ставятся под колени, в ступни и даже в пах.
Однажды смотрящий за кичей загнал персонально Доктору метадон. Это был первый раз, когда Доктор при мне поставился, ещё до приезда Жени. Тогда он довольно долго был без наркотиков и уже перекумарился[210]. Нет бы — бросить, раз слез с системы, но бросать он явно не собирался. Доктор объяснил, что метадон такой же опиат, только в отличии от героина, держит под кайфом три дня. Поставиться он решил утром, во время рассвета. На ногах были только я и Эдик, Андрюха уже свернул дорогу и лёг спать. Доктор всё подготовил, сел на одноярусную шконку и вмазался. А дозу, видимо, не рассчитал: глаза закатились, он медленно отпал назад на спину, и пена изо рта пошла. Передоз! Мы с Эдиком на суете, что делать-то не знаем, первый раз такое видим. И мусоров не позовёшь. Будим Андрея, а он тоже ни разу не кололся, только нюхал. Всё, думаем, кранты! Отъедет сейчас смотрящий.
Уже проверка утренняя начинается, а Доктор всё в коматозе. На взросле во время проверки на продол не выходили, достаточно было лишь поднять голову со шконки. Дошла очередь и до нашей камеры. Мусор в хату заглянул, посчитал и дальше пошёл. Даже не обратил внимания на Доктора. Думаем, что делать. Но долго ждать не пришлось. Вскоре после проверки Доктор открыл глаза и начал приходить в себя. Кое-как довели до дальняка, где его стошнило. После этого он смог уже передвигаться самостоятельно, но убитый[211] был в хлам! Через каждые два шага залипал, постоянно чесался. Залипание на опиатах выглядит так: наркоман застывает на одном месте и будто засыпает. Это может происходить в любом положении: и стоя, и сидя, и лёжа. При этом у наркомана могут подкашиваться колени, тело отклоняться назад, глаза закатываются, рот обычно открыт. И смешное, и дикое зрелище. Мы Доктора на шконку посадили, чтобы не шастал по хате, а сами спать легли.
В тот день я ждал передачу. Будит меня Эдик, говорит: «Передачка пришла, сам примешь или мы?». Я говорю: «Принимайте!» — голову поднял, крикнул менту фамилию свою и пытаюсь дальше уснуть. Но не получается. На подушке приподнялся, смотрю как дачку принимают. А Доктор, услышав про передачу, пошёл вмазанный помогать. Я ржу, говорю: «Уведите его назад, спалят же сейчас». А он подходит, берёт с кормяка туалетную бумагу, хочет передать Андрею и залипает прямо в руках с ней. Мент спрашивает: «Что это с ним?». Переутомился, говорим, плохо себя чувствует. И смех, и грех.
О том, как я накосячил
Андрея перевели в другую хату, и я встал вместо него на дорогу. В Капотне налаживать дорогу было гораздо проще, нежели на малолетке, так как расстояние между двойными решётками шире, да и сами отверстия в них больше — пролезала рука. На малолетке отверстия были узкие и приходилось мастерить «ружья»: длинные трубки из твёрдого картона, в которые вставляли бумажные воланчики, с привязанным к ним «контролем». Сама дорога была толстой верёвкой, сплетённой из множества ниток, в основном из распущенных свитеров и шерстяных носков. Контролькой называлась втрое сплетённая нитка, с помощью которой настраивали дорогу. Дунули в ружье — воланчик вылетел в тюремный двор. Соседняя хата делала тоже самое. В итоге воланчики должны были зацепиться друг за друга, их подтягивали и так настраивали связь между камерами. Привязав крепко-накрепко к решётке контрольку, малозаметную со стороны, пускали следом дорогу. Днём дорогу убирали, но контроль оставляли, чтобы ночью не настраиваться по новой.
На взросле же было гораздо проще. Я просовывал максимально далеко руку в решётку, раскручивал дорогу с привязанным к ней грузом, кидал и соседняя хата должна была поймать дорогу либо рукой, либо маяком. Маяком называлась Г-образная, скрученная из проволоки конструкция. Проволоку брали в основном с прогулочных двориков, её было достаточно на крыше. Смотрели пока вертухай отошёл от нашего дворика, один зек подсаживал другого и снимал проволоку. С помощью маяка так же принимали коня с верхней хаты. После того, как соседняя хата перетягивала дорогу к себе, следом привязывали контрольку, чтобы утром встать на неё. На взросле, несмотря на всю черноту[212], особо не наглели, и дорогу днём гоняли только по особым случаям.
В хате у нас дорожник отвечал и за мобилы. Он их прятал и доставал. Никто кроме него не имел права залезть в нычку. Ранее мы прятали телефон под отколотую плитку на полу, но мусора во время шмона быстро прознали о этом тайнике, и мы стали прятать мобилы в другое место. С внешней стороны окна, если просунуть руку сквозь решётку, можно было нащупать расщелину в раме, между деревом и кирпичом, в которую пролезал телефон. Я стал прятать мобилы туда. Мусора даже не догадывались об этой нычке, и мы были довольны, что обнаружили такое место для запрета. Но долго радоваться не пришлось. Спустя недели две после успешного хранения там запрета, меня разбудили днём, потому что срочно понадобилась труба. Спал я с самого заезда в хату на втором ярусе шконки, рядом с окном, так что с моей шконки можно было и дорогу гонять и в нычку залезть.