А только в страхе и боли можно создать… такое существо.
– Да какое существо, Эдта?! – Дитр досадливо скривил рот. – Он учёный, изобретатель… Да, он мелкий взяточник и развратник с кучей дурных привычек и паршивым характером – половина столицы таких, а другая половина – и того хуже. Но то, что показало вам всемирное посмертие, к реальности – этой уж точно – не имеет никакого отношения.
– Я тоже так думала. Мог ли всемир меня обмануть? Мог, наверное, у прорицателей бывают ложные видения. Но зачем? Я видела и много всего, что произойдёт и уже произошло. Площадь… Я его не видела, а лишь чувствовала – о, я прекрасно научилась его чувствовать за всю свою жизнь! – равно как и сегодняшнее… и после случится… – Она схватилась руками за лицо и сдавленно вымолвила. – Я пыталась это остановить, но не смогла, не смогла! Я вообще ничего не могу!
– Чего? – Дитр думал, что он ослышался, но Эдта Андеца продолжала говорить своим покаянным шёпотом:
– Он крупный и сильный, поэтому выбор был между ядом и подушкой. Решила, что сгодятся оба. Пропитала подушку медицинским хладоном. Он быстро потеряет сознание, и я с ним справлюсь. Я раздобыла хладон, – она отняла руки от лица и тут же снова схватила Дитра за рукав, он не сопротивлялся. – Я раздобыла пузырёк в одной из наших аптек, это было несложно. Я запаковала подушку в кожаный футляр, а его положила в чемоданчик, чемоданчик поставила под кровать. В тот день я сказала Рофомму, что буду спать с ним, он обрадовался. Наверное, чувствовал, что я начала… что со мной началось… вы поняли.
Она мелко задрожала, и Дитр, придвинув стул к ней поближе, отнял её пальцы и, прищурившись, стал гадать, заслуживает ли бывшая жена Рофомма Ребуса, чтобы ей проткнули ладонь. Странно было держать её за руку – хотелось сжать кулак, сломав кости, и, вопреки этому – окунуться лицом в её глухое тепло, целуя ладонь изнутри и каждый палец.
– Перед сном он сказал мне, что ему жаль, что я в таком настроении, и если я хочу, чтобы он помог мне в чем-то, он готов помочь, он же душевник. Я ответила, что все в порядке. Он быстро засыпал в те дни, когда не принимал своего порошка, и это был один из тех дней. Я ждала, лежала без сна, встала и побродила по комнате. Выкурила одну из его папирос, и от запаха он не проснулся. Я присела и достала из-под кровати чемоданчик, вытащила подушку из футляра – и принялась на неё смотреть. Стояла и смотрела на подушку несколько минут – подушку, воняющую хладоном, представляете? Я не знала, присесть ли мне на кровать или сделать это стоя. Стоя, решила я, будет мало контроля, сидя – слишком неуклюже. Я забралась на него, перекинув ногу через его торс, и занесла подушку над его головой. Я долго так сидела, затем до меня дошло, что я не знаю, что потом буду делать с трупом. Скорее всего, меня потом повесят, но если семья сестры постарается, то, быть может, и расстреляют. Я отложила подушку и принялась думать. Я читала о самокончаниях с помощью хладона, а Рофомм всегда был непростым человеком, это все знали. Все могут подумать, что он решил свести счёты с телесным. Но я всё не могла опустить подушку.
Дитр понял, что всё ещё держит её за руку, и притянул к себе. Женщина обняла его и стала шептать на ухо:
– Я решила поцеловать его напоследок – всемирная глупость, не правда ли? Легонько, чтобы он не проснулся. Один раз у меня не получилось. Я принялась гладить его по волосам и целовать в щёки и в лоб, понимая, что я никогда не смогу его прикончить, сколько бы зла в нём ни было. Во сне он повернул голову на бок, и я смотрела на его профиль, на этот драный серебряный стандарт, которым я любовалась, ещё когда и понятия не имела о гралейских стандартах и породах. Я слезла с него и взяла подушку. Вытащила чемоданчик, футляр и подушку в атриум и спрятала в прихожей, чтобы утром захватить с собой и выкинуть подальше. В комнате я открыла окна, чтобы выветрился запах хладона. Было холодно, но мужу плевать и на жару, и на холод, он утром даже не кашлял. Я же всю ночь дрожала, прижимаясь к нему, но не только от холода. Я решила, что разведусь с ним. Получу статус почётной гражданки и разведусь без объяснения причин – и будь что будет с этой проклятой площадью, с Администрацией, с…
со всем. А сейчас его воля, его сила, ярость и ненависть – в вас, как же хорошо я это ощущаю! – она прикоснулась губами к его виску. – Как так? Кто вы? Побудьте со мной, побудьте во мне, дайте мне вас узнать…
Она говорила с жаром, нащупывая пуговицы у него на жилете, а Дитр вдруг явственно почувствовал чужое желание схватить её за шею, увидеть, как синеет её нежная, бледно-оливковая кожа, драть ногтями её одежду и елозить оплавленными, пятнистыми руками по её наготе, впиться зубами в её промежность и под вопли женщины наслаждаться вкусом её крови. Если доктор Ребус был просто склонным к троеблудию чудаком, то масторл Ребус, всемирщик, террорист, серийный и массовый убийца, – был настоящим извращенцем. И Дитр прочно держал его тёмную волю, не давая излиться на льнущую к нему Эдту Андецу. Он отдалился от неё, еле скрывая дрожь, – их близость была бы опасна для этой женщины. А ещё близость была бы разрушительна для их дружбы с доктором.
– Мужа спросите, прежде чем меня трогать, – он делано улыбнулся.
– Он мне больше не муж, – дама вскинула голову, но отодвинулась. И, словно по заказу, под окнами застучали копыта экипажа, а хриплый голос, в который из-за выпивки превратился баритон шеф-душевника, что-то отвечал другому мужчине. Эдта нахмурилась, узнав второй голос. – Дирлис? И чего его тьма принесла?
– Это везде так, вот и до нас докатилось, – говорил Дирлис. – Доминион – Эцдомин сбежал, им грозит династический кризис, Принципат – на престол венчали этого полоумного националиста. Вот и наше время пришло, давно причём. Бандиты, говоришь? На севере есть кое-кто похлеще бандитов. Одни молятся туману, другие шастают по улицам и проповедуют о каре всевышней.
А Префектура Акка – те ещё вредители. Сектанты у них больше ничего не нарушают, если платят налоги, а что там всемирное нарушение – нет, господа, никаких всемирных нарушений, у нас свобода мыслеересей. На границе расплодилось новых гнездовий, их, говорят, то наша