живот. Сергей на аппетит никогда не жаловался — в детдоме, если свое упустишь, голодным останешься.
— Вот теперь и поработать можно, — Сергей довольно потянулся. — Если, конечно, ничего не осталось.
Со стороны Травин казался расслабленным и беззаботным, но мозг его напряженно работал; за те дни, что прошли с визита незваного гостя, многое произошло. И основные события выпали как раз на единственный выходной, воскресенье.
Когда Мальцев вернулся с совещания у прокурора и увидел Сергея, сидящего на стуле и глядящего в окно, а не в папку, заботливо выложенную на видное место, помеченное едва заметной царапиной на столе, с волосинкой, уложенной так, что при попытке потревожить ее она сдвигалась, чувство досады явственно отразилось на его лице.
— Неинтересно? — прямо спросил он Травина, постучав по картонной обложке пальцем.
— Очень интересно, — честно ответил тот. — Но смотреть принципиально не буду.
— Почему?
— Не мое это дело, — объяснил Сергей. — На вопросы отвечу, это пожалуйста, а чтобы нос в это совать — себе дороже. Мне тут товарищ Карецкий уже пригрозил чуть ли не высшей мерой за мою сознательность и сопротивление грабителю, но после того, как я ему про должность свою напомнил и обязанности, тут же заткнулся. Я, товарищ следователь Мальцев Павел Евсеевич, за свою жизнь понял, что заниматься надо своим делом, а в чужие лезть, если только другого выбора нет.
— Вот тут, товарищ Травин, я с вами полностью соглашусь. Хорошо, что вы это понимаете, а то вдруг старые привычки взбрыкнут, да самодеятельностью заниматься начнете, — Мальцев раскрыл папку, там под верхним листом с анкетой Сергея лежали чистые листы бумаги. — Ну что же, раз мы друг с другом к согласию пришли, приступим к допросу. Пока что свидетеля. Назовите фамилию, имя, отчество, год и место рождения, происхождение.
Дальше допрос пошел своим чередом. Травин упирал на то, что с предполагаемым грабителем знаком никогда не был, в конфронтацию и сговор не вступал, найденные ценности видел впервые и трогал их только затем, чтобы проверить, что именно находится в заплечном мешке. Сразу после того, как грабитель был обезврежен, вызвал уголовный розыск, с места преступления не скрывался и от сотрудничества с дознанием и следствием не отказывался.
— Ты, Сергей, прямо ангел во плоти, — Мальцев закрыл допросный лист с заранее напечатанными вопросами и полученными ответами, на котором Травин, внимательно прочитав написанное, поставил размашистую подпись, потер лицо ладонями. — Чистенький, аж скрипишь, разрезать тебя на части, и те будут белые и блестящие. Вот было бы чего, хоть какой-то личный мотив или нестыковка, я бы, может, и успокоился, но ведь прямо как по нотам играешь, уж слишком все идеально. Заметь, откровенно тебе говорю. По факту-то три трупа и один при смерти меньше чем за месяц, допросить, кроме тебя, некого, что же мне теперь, дела закрывать? А как же советский суд, что ему предъявить?
— Тут уж, Паша, тебе решать, — Травин поднялся. — Вот запоет твой новый подозреваемый аки соловей, у него все и выяснишь. А мое дело маленькое, за советским имуществом следить, да чтобы прописанные в доме граждане вели себя прилично, на воинский учет вовремя вставали и при убытии отмечались в реестре.
О том, что подозреваемый уже не заговорит, Сергей узнал только в ночь с субботы на воскресенье, когда, пользуясь пасмурной погодой, незаметно подобрался к зданию суда, отжал ножом шурупы, аккуратно снял решетку, толкнул окно и залез в кабинет следователя. Плотные шторы почти не пропускали свет, но он все равно опустил настольную лампу на уровень пола, заткнул принесенной тряпкой щель между дверью и половицами, чтобы из коридора никто ничего не заметил, и принялся за дела.
Сначала он взял последнее — оно небрежно валялось в общей стопке сверху. Никаких предупреждающих закладок Травин не заметил, чистые листы исчезли, и появились другие — с протоколами допросов, в том числе доктора Райха, который заверил следствие, что по предварительным данным Никифор Кузьмич Пасечников скончался по естественным причинам из-за внутреннего кровоизлияния в мозг и остановки сердца. Сергей пропустил написанный птичьим почерком доктора диагноз и пространные объяснения, вздохнул. Того, что этот Никифор заговорит, он не боялся, в его, Травина, состоянии, одним человеком при счете ошибиться — как нечего делать. А вот то, что ниточка оборвалась, это было плохо.
В деле стояла пометка Гирина — «деньги уездного банка», с жирными знаками вопросов, аж пятью, и одним восклицательным знаком. Нашлась она уже после протокола осмотра тела, значит, эти товарищи из органов решили сшить два преступления вместе. Умный, с точки зрения Травина, ход, настоящих-то денег не найти, так почему бы перед начальством не отчитаться.
Папка с делом об ограблении банка лежала прямо под той, что он просматривал. Травин ее изучил очень внимательно — другой бы пометки делал, но отличная память реципиента, доставшаяся по наследству, позволяла запоминать большую часть текста со второго раза почти дословно, надо было только перерыв сделать, минут пятнадцать. После контузии и слияния личностей эта способность ухудшилась, но за несколько лет почти восстановилась. Сергей бегло просмотрел протоколы допросов кассиров, там ничего интересного почти не было, а вот на допросе слесаря, который сосед Ферапонтовой, хмыкнул.
— Вот тут и покопаемся, — пробормотал он, переворачивая лист. Привычку озвучивать свои мысли Сергей приобрел еще в детстве, так и думалось легче, и разрозненные детали лучше вместе складывались.
Дальше шел акт осмотра найденного тела и предметов при нем, факт того, что сумочка потерпевшей была пуста, был особо отмечен следователем — обведен красным карандашом. Тут Сергей с Мальцевым согласился, не могло быть так, что полная сумка превратилась в пустую внезапно, да и если бы этот Бондарь, который охранник Липин Егор Кузьмич, решил бы взять с собой бумаги, он бы и сумку взял, зачем следствию зацепки оставлять. Нет, тут явно кто-то другой пошарил, может, без умысла.
В деле нашлись и сведения об украденных деньгах — восемьдесят тысяч рублей. В два раза меньше того, что нашли в мешке Никифора, но это как раз, по мнению Травина, легко было объяснить — преступники решили, что золотые червонцы хранить и переносить легче, чем бумажные деньги, и обменяли их на монеты по обычному курсу, государство хоть и гарантировало золотое содержание бумажного червонца, но на деле расставаться с золотом не спешило. К тому же бумажки все пронумерованы, а монеты — они одинаковые.
— А ведь получится у них, — решил Травин. — Ну и пусть, из банка, значит из банка. Так даже лучше.
Сваленные у стены фабричные бумаги поначалу Сергея не