кой-какие рисунки мне удавалось спрятать под матрас и сохранить для себя.
Советский миллиардер
Приземистая фигура пожилого мужчины с крупным лицом, сплошь покрытым какими-то буграми красноватого цвета, с гноящимися бесцветными глазами. Из-под больничного халата торчат кальсоны, завязки волочатся по полу. Скособоченную, коротко стриженную голову украшает белый носовой платок, завязанный с четырёх углов узелками, – такие же платки прикрывали от солнца макушки курортников на побережье Чёрного моря…
Курортник стоял в одиночестве в коридоре и что-то бормотал, разводя руками. Было впечатление, что он ораторствует перед воображаемой толпой. Когда я подошёл к нему, он, бросив на меня мутный взгляд, продолжал монотонно бубнить. И через пару минут я узнал, что передо мной стоит самый богатый человек мира – сиплым голосом, глядя в пустоту, он перечислял несметные богатства, которыми обладал: “Мне принадлежат все фабрики и заводы во всём мире, все самолёты, пароходы, поезда, золото, алмазы, деньги…” Перечень сокровищ перемежался одной и той же фразой, произносимой в доверительном тоне: “Я – самый богатый человек на свете”. Число незримых желающих услышать откровения миллиардера, видимо, было огромно, поэтому ежедневно, ежемесячно, лишь с перерывами на сон, еду и туалет бедняга вещал о своих богатствах.
Мой лечащий врач, считавший, верно, что с шизоиками соблюдать медицинскую тайну не обязательно, охотно сообщал мне об особенностях болезни того или иного обитателя клиники, чем-то меня заинтересовавшего. И я узнал, что капитан дальнего плавания Анисимов, прежде чем обзавестись несметными богатствами, приобрёл в каком-то иноземном порту бледную спирохету. Спустя годы она добралась до его мозга, и несчастный почувствовал себя богатеем – сифилитиков к могиле всегда сопровождает безумие.
Богатства миллиардера разрастались, болезнь прогрессировала, и вскоре самого богатого человека мира вынуждены были перевести в отделение для буйных. Последний раз я видел его во время принудительной прогулки стоящим у Чудо-дерева. Картина бы-ла настолько впечатляющей, что я должен её детально описать, но сперва – пояснить, что из себя представляло Чудо-дерево, кто его создатель и почему прогулка была принудительной.
Перевозбуждённый творец
То был тощий технический интеллигентишка средних лет с горящим взором и нервной дрожью в теле, страдающий маниакально-депрессивным психозом. В депрессии я его не наблюдал, а в маниакальной фазе он денно и нощно изводил меня исступлёнными речами обо всём и ни о чём. Своей болтовнёй он донимал всё беспокойное отделение. Ему неважно было, отвечают ему или нет, понимают его или нет. Он мог часами сидеть рядом с явно невменяемым больным и что-то горячо ему втолковывать, брызгая слюной и размахивая руками. Врачи между собой называли это словесным поносом.
С раннего утра, часов с шести, “поносник” уже на ногах, заглядывает в каждую палату, смотрит, не приоткрыл ли кто глаза. Увидев открытые, тут же вбегает в палату, садится на кровать и начинает несмолкаемый монолог. Мне, мающемуся бессонницей и рано продиравшему глаза, доставалось от него больше всех. К счастью, им неожиданно овладела жажда творчества, и его творением стало Чудо-дерево.
Чудо-дерево
Как у наших у воротЧудо-дерево растёт.Чудо, чудо, чудо, чудоРасчудесное!Не листочки на нём,Не цветочки на нём…Корней Чуковский. Чудо-дерево
Посреди больничного двора, окружённого с четырёх сторон высокими кирпичными стенами, торчало одинокое засохшее деревце с корявыми ветками, растопыренными в разные стороны. Вот на это дерево и обрушилась творческая энергия холерического психа.
Всюду, где только мог, он собирал фантики от конфет, фольгу от шоколадок, окурки сигарет и папирос, огрызки карандашей, кусочки засохшей булки и хлеба, пустые коробки из-под спичек и папирос. Весь этот мусор он аккуратно раскладывал на одеяле своей кровати и начинал творить.
Каждая мусорина обвязывалась нитками, выдернутыми из нижнего белья и простыни. Обвязанные мусорины соединялись одна с другой, образуя причудливые фигуры. И каждый день во время прогулок перевозбуждённый творец украшал сухие ветки дерева, развешивая на них фантастические плоды. Через пару месяцев посреди унылого больничного двора стояло Чудо-дерево. Правда, с веток свисали не “туфельки, сапожки” и не “новые калошки”.
Вокруг этого “Чудо-дерева” мы часами должны были ходить друг за другом под неусыпным взором санитара. Это понурое хождение по кругу согбенных несчастных людей, каждый из которых погружён в свой ни на что не похожий мир, оживило в моей памяти картину Ван Гога “Круг заключённых”.
Эти ежедневные прогулки – в любую погоду и в любое время года – назывались оздоровительными. Уклонившийся мог заработать “конверт” или серу. Как бы в насмешку больных одевали в безразмерные байковые халаты серо-бурого цвета, подолы их волочились по земле, на головы нахлобучивали дурацкие белые детские панамки, едва умещавшиеся на макушке. И вот в таком идиотском виде мы кружили вокруг разукрашенного мусором дерева…
И наконец я подхожу к запомнившейся на долгие годы сцене, которую обещал описать.
Серый осенний день. Пронизывающий холодный ветер с мелким дождём. Нелепо одетые шизоики уныло бредут по кругу. Среди них бреду и я в паре с Арехом. Неожиданно Арех останавливается и патетически произносит: “Какое жалкое зрелище являет сегодня собой один из самых богатых людей мира!” Я смотрю в ту сторону, куда смотрит Арех, и мне становится не по себе.
У Чудо-дерева, скособочив голову в курортном платочке с четырьмя узелками-рожками, промокший насквозь, стоял наш миллиардер Анисимов. Остекленевшими глазами, лишёнными какой-либо мысли, он смотрел в пустоту, что-то бормоча и медленно поводя руками с изуродованными постыдной болезнью суставами.
Мы ещё долго ходили по кругу, проклиная погоду, врачей и всё на свете, а миллиардер всё стоял у Чудо-дерева, не переставая бормотать и разводить руками…
Изнасилованный гений
Его привели в наше отделение поздно ночью, когда я слонялся по больничному коридору вместе с парочкой больных, страдающих маниакально-депрессивным психозом. Это был небольшого роста худощавый брюнет лет двадцати пяти; тонкие черты лица и ухоженные усики делали его похожим на француза. Проходя мимо меня, он учтиво склонил голову и пожелал доброй ночи.
Впечатления психически ненормального он не производил, и что за таракан у него в голове, я не мог понять. А наутро “французский” таракан объявился! Оказывается, ночью к нему в койку забралась женщина-главврач и до рассвета насиловала, в придачу заразив венерической болезнью.
Каждую ночь он становился жертвой очередного насилия, а днём без устали описывал ночные происшествия. Имени своего не помнил, не совсем понимал, где он находится и почему. Казалось, ну ничего необычного, бред на почве сексуального помешательства. Но однажды бессонной ночью я стал свидетелем удивительной метаморфозы.
Бесцельно бродя по коридору туда и обратно, я услышал голоса в столовой, заглянул туда и увидел такую картину. Над шахматной доской, лежавшей на обеденном столе, склонились двое. У каждого за спиной толпилась немногочисленная кучка врачей-болельщиков, с интересом следивших за игрой. Один из игроков был седой тучный врач, а