— Постарайтесь представить… Вы тихой ночью сосредоточились в глухом углу сада или на крыше… А в каком–то доме женщина рожает… В миг рождения в ребёнка входит ваш любимый герой. Начинает расти, крепнуть Дон Кихот или Тиль Уленшпигель, которые так нужны России…
— Хм! — Козлов заинтересован.
— А почему не мустангер Морис Джеральд? — отчего–то обиделся Пузищев.
— Пусть и Джеральд, — согласился Иосиф.
— Утопия! — обрезал Истогин: — Чтобы это не осталось утопией, нужно одно. В парламенте будущей России шестьдесят процентов мест должно быть у женщин, милых, обаятельных…
Пузищев вскочил:
— Пойду–ка я за добавкой!
Когда он возвратился с полным котелком, Истогин всё ещё, с неослабной настойчивостью, развивал женскую тему. Пузищев обменялся многозначительным взглядом с Козловым, глубоко, шумно вздохнул — сколько чувства было в его жалобном возгласе:
— Чего ещё не хватает — поджарки!
Иосиф поправил:
— По–моему, у нас сейчас есть всё. Даже — Радуга!
Серо–зелёные, слегка навыкате, глаза Козлова заблестели.
— Ваша идея… — начал он торжественно, но сконфузился и сбавил тон, — считайте, что Хранители Радуги уже приняли её.
10
Из–за прохваченного солнцем шафранового облака косо падали тончайшие и хрупкие апрельские лучи. Там и там на улицах, где наслоилось за зиму особенно много снега, он, убывая, сверкал расплавленным стеклом. Кое–где участки мостовой уже совсем обнажились, вовсю омываемые ручейками. Заборы палисадников размякли от сырости. С застрех по большей части бревенчатых, обшитых крашеным тёсом домов срывались кручёные струйки капели.
Отряд белых строем следовал через город, чтобы занять позиции в районе под названием Аренда. Был в разгаре исторический для Оренбурга день 4 апреля 1918 года. Город взят белыми, когда вокруг него — советская власть, когда Центральная Россия, Сибирь, Туркестан — в руках большевиков. Ещё почти два месяца — до выступления чехословаков, ещё нет и помину об армиях Колчака.
Молодёжь, придерживая на плече ремни ружей, жизнерадостно печатает шаг — брякают патроны в подсумках, звякают манерки. На тротуарах толпятся жители.
— Освободители наши! Глядите — дети!..
Какая–то дама размахнулась и бросила букет искусственных цветов. По колонне порхнуло:
— Давайте «Шотландца»!
Безудержность сил и бешеной удали грянула с заражающей лихостью:
Шотландский парень ДалгеттиПоехал в Эр — Рияд.От спутников отстал в пути,Пески кругом лежат.Устал идти, устал идти!Где взять глоток вина?А ждёт тебя, мой Далгетти,Султанова жена…
Звонко простучала, отдавшись многократным эхом, пулемётная очередь.
— Вон с того чердака–аа!..
Колонна стремглав рассыпалась, облавно охватывая трёхэтажный дом: распираемые жадной энергией — теснясь шинель к шинели — рванули по лестнице вверх. Красный, открыв люк чердака, стрелял вниз из нагана. Хоронясь за краем тёмного зева, он ранил нескольких, пока, прошитый пулей трёхлинейки, не грохнулся на лестничную площадку. Второго — ещё чуть–чуть, и ушёл бы! — сбили с крыши соседнего дома.
Иосиф, Козлов, Пузищев, закинув винтовки на плечо, выходили из подъезда. Вдруг враз встали:
— А где Истогин?
Он лежал ничком на мостовой. Судя по попаданию, должен бы опрокинуться навзничь. Может, кто–то уже перевернул его… Пулемётная пуля ударила в грудь и вышла из спины, разворотив позвоночник. Димитрий не дышал. Лужа крови ещё курилась.
11
В нежной сини неба пыхнуло желтоватое пламя — с далеко и ясно разнёсшимся, со своим округлым охом лопнула шрапнель. Интернациональный большевицкий полк, сплошь несгибаемо–серьёзные напористые мадьяры, стал покидывать снаряды в расположение белых. Одних лишь мадьяр не удалось бросить на лопатки. Они отошли, не теряя порядка, установили связь с частями красных в окрестностях города и теперь попёрли в драку.
Как раз в это время замитинговали две сотни казаков, что подошли из станицы Неженской. Их больно хлопнула нежданная весть: на станицу движется карательный отряд — надо мчаться спасать семьи. Лукин, со слезами, тщился задержать станичников. Они покинули город — в то время как отряд большевиков приближался не к Неженской. Он вливался в оренбургское предместье. Впереди тарахтел броневик, за ним, с ленцой двигая из стороны в сторону стволом пулемёта «гочкис», катил окрашенный в серое бронеавтомобиль.
Ещё одна большевицкая часть подтягивалась вдоль железной дороги к вокзалу. Этот полк выезжал гасить в населении недовольство поборами. Казаки станицы Сакмарской должны были не дать ему вернуться, раскидав рельсы. Однако путь оказался в целости — красные прикатили в эшелонах, сопровождаемые бронепоездом, почти к самому городу и быстро выгрузили артиллерию.
Над крышами домов, над площадью, над дворами чаще и чаще распускались пухлые бледные бутоны шрапнелей. В расположении белых там и сям вздыбились пожары. Иногда огонь выбрасывался ввысь витым столбом, от него отрывались жаркие хлопья и истомно потухали на излёте. Треск винтовок стоял такой, будто немыслимое скопище народа оголтело крушило сухой хворост.
Козлов, Иосиф и Пузищев крепенько засели в обезлюдевшем доме на углу Николаевской и Кладбищенской улиц. Аккуратно целясь, они выщипали рядок побежавших было в атаку красных — остаток отпрянул.
Евстафий и Иосиф, присев у окна нижнего этажа, наполняли обоймы патронами. Пузищев у соседнего окна продолжал стрелять, целя куда–то вверх.
— В кого ты? — спросил Козлов.
— У меня, х-хе, поединок! Вон — угнездился… — показал на верхний этаж дома, что стоял слева, по другую сторону.
Пуля звучно стукнула в толстый подоконник перед Пузищевым — он отшатнулся, жмурясь.
— У-у, пылища! Ничего. Всё–таки я тебя сниму… — тряхнув головой, стал тщательно прицеливаться.
В этот миг вблизи жигануло воздух просторной слепящей росшивью — разорвался снаряд красных. «Та–та–та-а…» — заработал ручной пулемёт белых. Козлов и Иосиф выстрелили по красногвардейцам, что мелькнули в конце улицы. Потом Евстафий повернул голову:
— Миша!
Пузищев лежал под окном на боку, спиной к товарищам. Лопатки двинулись под шинелью, точно меж ними чесалось. Козлов тронул — и, отвернувшись, закрыл руками лицо.
— Что-о? — вырвалось у Иосифа.
— Пуля — в глаз…
12
Прибыл полк красных из Соль — Илецка. Крупный отряд сосредоточился на окраине, именуемой Нахаловкой, и напал оттуда. Противник брал числом, напирал всё упорнее. Белые партизаны, огрызаясь частым огнём навскидку, отошли на квартал. Группа молодёжи приостановилась в узком дворе, стеснённом высоким длинным домом и каменным сараем. Из смежного двора передали приказ Корчакова:
— Приготовьсь к контратаке!
Козлов увидел под навесом сарая воз с дровами. — Пойдём под его прикрытием… — Впятером выкатили воз за ворота. Мостовая в сторону противника забирала в гору: там ладно и густо стегали хлопки — вдоль улицы брызгало певучими снопами пуль. И, однако, горстка белых неотступно надвигалась на противника, налегая на тяжелогружёную телегу. От этого противостояния воздух на сжимающемся пространстве между ними и красными стал каким–то проваренным и тугим. Пули сочно, хрустко впивались в поленья на возу, и те иной раз стреляли щепкой, будто колкой искрой; поддетые чурки слетали наземь.
Красные пристрелялись и хлобыстнули залпом понизу — двое партизан подсеклись на перебитых ногах, третий, падая в сторону от воза, получил ещё одну пулю в шею навылет.
Козлов и Иосиф ослеплённо пытались катить телегу вдвоём. Евстафий поскользнулся, упал — рука хряснулась об острый обод колеса. Оно с коварной осторожностью подалось назад… секунда — и мягко пересечёт спину солдатика.
Иосиф руками, головой упёрся в задок телеги: от натужного напряжения голову разрывал внутренний неумолчно–стенящий крик. В истошном вопле усилия мозжили ноги: они видны красным от колен до подошв, красные целятся… Легчайшие сухие, металлически–секущие взвизги — на долю мига пули соприкасаются с булыжниками мостовой. Душу корёжит неотвратимая ясность: вот, вот жгуче, дробяще клюнет в голень!
Чир–р–рк, чи–и–р-р-рк, чи–и–ирр-р-рк!..
Евстафий вскочил, они с Иосифом бросились в зияющий справа подъезд. Красные показались на улице в рост, сделали перебежку, наступая…
Козлов отстегнул от пояса гранату, вставив в отверстие запальную трубку, он боком скакнул из подъезда на панель и размахнулся — граната выпала из его руки под ноги.