не любопытно, — резко ответил Гордеев. — Я на сто процентов уверен, что нам сейчас предъявят чьи-то воспоминания о каком-то мужчине, который ездит на красном «Москвиче» и встречал Аллу Муляр после школы. И даже расскажут, что она садилась к нему в машину. Может, даже имя назовут, сошлются на Аллу, которая якобы рассказывала, что у нее есть взрослый поклонник по имени Василий Петров. Или Петр Васильев. Там такие мастера есть, которые обычному человеку любые воспоминания обеспечат. Подскажут, напомнят, наводящий вопрос зададут, похвалят в нужный момент. Ребенку много надо ли? Да он за поощрение солидных дядей из органов мать родную продаст.
— То есть ты уверен, что сейчас сюда привезут именно ребенка?
— Уверен. Ребенка с родителями. Ну, или с одним родителем.
— Не учителя? И не шахматиста?
— Найти шахматистов у них времени не было, мы вчера и сегодня по ним не работали, даже списки не показывали, сосредоточились на гостях Смелянских. По учителям та же хрень: нам сразу дали понять, что отрабатывать нужно Смелянских и их окружение, поэтому информацию по учителям мальчика они взяли, а по учителям девочки — нет.
— А одноклассники? Тоже взяли только по мальчику?
— Материалы по одноклассникам запросили все. Для первоначального ознакомления. Ознакомились и выдвинули версию о похищении Сергея Смелянского как наиболее перспективную. Но это я говорю только о том, что происходило в моем присутствии. Коля сегодня полдня провел в обществе привлеченного сотрудника, опрашивал свидетелей.
Ольга Алексеевна задумчиво покивала, рассматривая кольца сигаретного дыма, которые мастерски выпускала из губ.
— Ну да. Мы не знаем, о чем Коля ему рассказывал и какие материалы показывал. А поскольку Коля у нас совсем молодой и пока не очень опытный, то поделиться он мог чем угодно. Ладно, Виктор, нечего волосы на себе рвать. Меня другое беспокоит. Я готова согласиться, что нам сейчас предъявят подростка, скорее всего, девочку, одноклассницу Аллы Муляр. Но что она нам даст? Вернее, кого? Хорошо, если какого-то неизвестного мужчину, пусть даже с именем. А если она начнет катить бочку на кого-то из учителей? Тем, кто поработал с этой девочкой-свидетельницей, чужие судьбы до лампочки, им нужно решить свои задачи любыми средствами и отчитаться перед руководством. Как подумаю, что потом будет с этим несчастным учителем, которого использовали втемную, чтобы обеспечить возбуждение дела… Слухи, сплетни, косые взгляды. Даже если напечатать опровержение в «Правде» жирным шрифтом на первой странице, все равно последствий не избежать. Из этой школы его «попросят», в другую вряд ли возьмут, ведь в анкетах он обязан будет отвечать на вопрос, не привлекался ли к уголовной ответственности. Да, привлекался. А тот факт, что дело потом прекратили, потому что никакого преступления на самом деле не было, никого интересовать не будет. Дело было? Было. Всё. Точка. Да еще по такой статье, что с профессией человеку придется распрощаться. За что его так, а, Виктор? Почему он должен жертвовать своей жизнью, своей судьбой, репутацией? Во имя чего?
— Может, еще обойдется, — вяло отозвался Гордеев. — Придет девочка, расскажет про дяденьку на красном «Москвиче», подошьем сюда показания свидетеля, который видел Смелянского и Муляр разговаривающими с мужчинами из красного «Москвича». Ты Колю Разина давно знаешь?
— Ну… — Ермашова задумалась. — Сколько он работает на Пресне, столько и знаю. Года три-четыре, наверное.
— Он честно работает?
Она удивилась. Странный вопрос. Милиция всегда работает честно, насколько ей было известно. Иногда халатно, иногда халтурно, иногда ленятся и о чем-то забывают, иногда совершают глупости и ошибки, в общем, как все люди. Но назвать работу милиции нечестной у следователя Ермашовой пока что повода не бывало. Хотя чужая душа, как говорят, — потемки, и уж для этой мысли поводов в жизни Ольги Алексеевны было более чем достаточно.
— Ты имеешь в виду… — осторожно начала она и не договорила, бросила фразу на середине.
— Да, — кивнул Виктор, который, похоже, ничуть не сомневался в том, что правильно ее понял. — Он нам учителя не принесет на блюдечке с голубой каемочкой? У него хватит совести?
— Хватит. Уверена, что такую подлость Коля не сделает. Он будет стараться максимально приблизить все к действительности. Да и вряд ли он сможет внушить взрослой женщине, учительнице, то, чего совсем не было. Все-таки Разин и учитель истории — это одна песня, а офицер КГБ и девочка-подросток — совсем другая. Разные весовые категории.
— Ну да, ну да… Просто я вдруг подумал, что нам сейчас расскажут про какого-нибудь учителя, а потом вернется Коля и будет говорить то же самое. Не зря ведь промелькнула информация, что Алла влюбляется то в актера, то в старшеклассника, то в учителя. Значит, хотя бы один факт был. А если, не дай бог, у этого учителя и в самом деле есть красный «Москвич»? Что нам с этим потом делать? Доказывать, что он невиновен? Вместо того, чтобы искать детей? Знаешь, я иногда перестаю понимать, в каком мире мы живем. Вот вроде бы я нормально служу, делаю какое-то полезное дело, нахожу пропавших или скрывшихся, иногда даже благодарность от родных получаю. Редко, конечно, но случается. Все ясно и понятно: где зло, где добро, где злодей, где жертва, где сказать, где промолчать. А потом вдруг случается какая-то фигня, и все становится с ног на голову. К тебе приходят уполномоченные люди и говорят, что ты ничего не понимаешь в государственных делах и поступать нужно не так, как ты привык, а принципиально иначе. И ты как тупой козел идешь у них на поводу и делаешь, что они велят. При этом чувствуешь себя подлым предателем и одновременно понимаешь, что должен чувствовать себя героем, радеющим о благе государства. Как так может быть?
— Не страдай, — сухо сказала Ермашова. — Мир, в котором мы живем, устроен так, как устроен, и нам его не переделать. У тебя есть данные той учительницы, к которой Разин поехал?
— Конечно.
— Ну так позвони туда. Может, Коля еще у нее. Звони, не тяни, нам вот-вот свидетеля привезут.
***
Ему повезло, Разин еще не уехал от свидетельницы.
— Есть что-нибудь? — осторожно спросил Гордеев.
— Можно считать, что ничего, — уныло ответил старший лейтенант.
— А красный «Москвич»?
— Нет.
— Ну и хорошо, — непроизвольно вырвалось у Виктора.
— Не понял…
— Возвращайся сюда, нам сейчас свидетеля доставят.
— Кого?
— Понятия не имею. Давай быстрее.
Он положил трубку и вопросительно взглянул на Ермашову.
— Можно еще один звонок сделать? Это по службе.
— Валяй, — кивнула она, закуривая новую сигарету.
Ольга Алексеевна не стала спрашивать: «А что сказал Коля?» По явному облегчению, разлившемуся по лицу майора Гордеева, ей без всяких слов стало все понятно. Во всяком случае, именно так решил Виктор, когда не услышал вполне ожидаемого в подобной ситуации вопроса.
Он снова схватился за телефон и набрал домашний номер Леонида Череменина.
— Надежда Ростиславовна, вечер добрый, это Гордеев.
— Добрый. А Леня в командировке. Сегодня прямо с работы поехал в аэропорт.
— Я знаю. Он будет вам звонить?
— Обещал, — усмехнулась Лёнина жена. — Что-нибудь передать?
— Попросите его связаться со мной, хорошо? Это