Судя по материалам, вы потратили кучу времени, опрашивая окружение родителей мальчика, искали, кто мог похитить сына по мотивам мести отцу или матери. Почему не начали с девочки? У вас тут куча сведений о том, что Алла Муляр — романтическая особа. Я даже где-то видела, — Ермашова пробежала глазами заметки, которые делала по ходу доклада оперативников, — видела где-то… упоминание о том, что она посматривала на одного из гостей… То есть можно понимать так, что строила глазки. Вот, нашла. Некто Журов, сотрудник Комитета молодежных организаций. Девочка интересуется взрослыми мужчинами, мечтает о любви, как в плохих книжках или французском кино. Почему вы в этом направлении не почесались, а? Пять дней прошло, куда вы смотрели?
Разин и Гордеев молча смотрели на нее. Смотрели очень выразительно. Все понятно. Они получили указание. То есть старшие братья начали с них, а теперь и до следствия добрались. Цари горы, держащие бога за бороду.
— С вами работали привлеченные сотрудники сторонних организаций? — холодно спросила Ермашова. — Можете не отвечать, сама все вижу. Давайте еще раз пройдемся по материалам об Алле Муляр, посмотрим, что можно сделать. Начнем с показаний учителей, которые говорили о том, что девочка склонна влюбляться в тех, кто постарше.
Ей стало тошно. Опера — молодцы, держат язык за зубами, об участии КГБ ни слова не проронили. И сама она, следователь Ермашова, тоже ничего им не сказала, ограничилась невнятным «поступило указание сверху». Интересно, Коля и этот Гордеев понимают, что указание и им, и следствию пришло из одного и того же кабинета? Наверное, понимают, не дураки ведь. Но все молчат, как воды в рот набрали. Все делают вид. Играют в одни ворота.
На ее столе заверещал телефон. Мама. Голос недовольный, сердитый.
— Почему я должна обслуживать твоего мужа и твоих детей? Когда ты намерена появиться дома?
— Я работаю, — устало проговорила Ольга Алексеевна. — Вернусь поздно.
И подумала: «Если вообще вернусь. Не исключено, что проторчу здесь до утра».
— Ты могла бы как минимум заранее приготовить еду для своей семьи! У всех хороших хозяек в холодильнике на три-четыре дня наготовлено! Почему я должна звонить вам и узнавать, что ужина нет и что твои муж, сын и дочь сидят голодные? Почему я должна мчаться на старости лет через весь город, чтобы их накормить?
Ничего нового. Сплошные преувеличения. Ну да, муж и в самом деле не умеет ничего, кроме как сделать бутерброд, но дети-то вполне самостоятельные, дочке семнадцать, сыну — пятнадцать, могли бы сбегать в магазин, купить что-нибудь, да хоть творогу и сметаны, сырники налепить и поджарить — невелико искусство. Картошку почистить и сварить — тоже много умения не нужно. Макароны сварить или гречку. И не такая уж у матери «старость лет», всего семьдесят. И ехать нужно не через весь город, мать живет в трех остановках на метро. «Я больше не могу, — пронеслась в голове предательская мысль. — Меня все достало».
К восьми вечера удалось наметить двух перспективных персонажей. Одного из них опросить не удалось, и о нем благополучно забыли, второго, учительницу истории, следовало опросить повторно.
— Коля, бегом! — скомандовала Ольга Алексеевна. — Ноги в руки — и вперед. Время пока позволяет. Созвонись с учительницей и поезжай, а мы с Виктором пока еще покумекаем. Про красный «Москвич» спросить не забудь, вдруг она его видела.
Разин подхватился и исчез. Через какое-то время Ермашова заметила, что Гордеев погрустнел, стал говорить коротко и без всякого выражения.
— Устал? — сочувственно спросила она. — Может, чайку? Или кофе? У меня растворимый, индийский.
Виктор угрюмо кивнул. Ольга Алексеевна включила кипятильник, засунутый в пол-литровую банку с водой. Электрический чайник давно сломался, заняться им все руки не доходили, у хозяйственников пока допросишься — в отставку выйти успеешь. Достала из шкафа сахарницу и ванильные сухари с изюмом. Небогатое угощение, ну так у нее и не ресторан, а кабинет следователя.
— Что приуныл, майор? — сказала она, подавая Гордееву граненый стакан с горячим кофе. — Боишься не справиться с выполнением высокого указания?
Тот отрицательно покачал круглой, почти совсем лысой головой.
— У меня жена — учитель в школе. Русский язык и литература. Представил, как бы она чувствовала себя, если бы оказалась на месте той учительницы, к которой Коля поехал. Я понимаю, указания не обсуждают, их выполняют. Поэтому я не обсуждаю.
— Но переживаешь, — закончила его мысль Ермашова. — Бери сухарики, подкрепи силы. Хочешь по пять капель?
Гордеев кивнул, ни на секунду не задумавшись.
— Давайте.
Она открыла сейф, достала початую бутылку коньяку, плеснула понемногу в оба стакана с кофе. Подумала, что выходит как-то нехорошо: она обращается к операм на «ты», как давно привыкла, не обращая внимания ни на возраст, ни на звания и должности, а они ей выкают. Так было не всегда, конечно, в первые годы работы в следствии молоденькая Оля, носившая тогда другую фамилию, девичью, не осмеливалась тыкать никому, даже своим ровесникам. Но это быстро прошло. Следователь стоит на иерархической лестнице выше сотрудника милиции, оперативника, это аксиома, и нечего тут церемонии разводить. А ведь этот Гордеев с Петровки ненамного моложе ее самой, лет на пять, наверное, а то и меньше.
— На брудершафт, — решительно произнесла Ермашова, поднимая горячий стакан, обжигающий пальцы. — Когда выполняешь невыполнимое, можно забыть о вежливости.
— Согласен.
Виктор быстро отхлебнул кофе с коньяком и затряс головой.
— Блин, кипяток же!
Она рассмеялась и по лицу Гордеева поняла, что ему стало немного полегче.
— Ладно, формальности соблюдены, пошли дальше. Что у нас еще есть?
Ей еще несколько раз звонили из дома: муж интересовался, не нужно ли встретить ее после работы, дети по очереди спрашивали, где лежат какие-то нужные им вещи и можно ли дать кому-то из друзей почитать недавно приобретенный новый сборник «Зарубежный детектив»; мать в очередной раз выговаривала за какой-то промах в ведении хозяйства. «И почему никто не считается с тем, что я на работе? — думала следователь Ермашова. — Никому не приходит в голову, что я сижу здесь не ради собственного удовольствия. И могу быть не одна».
А потом раздался совсем другой звонок.
— Ольга Алексеевна, это Волочаев из РУВД, разыскиваю старшего лейтенанта Разина, он должен быть у вас.
Она растерянно взглянула на Виктора, углубившегося в записи, которые, наверное, успел уже выучить наизусть.
— Разин уехал опрашивать свидетеля. По моему поручению.
— А Гордеев?
— Здесь.
— Трубочку ему передайте, пожалуйста.
Ермашова смотрела на оперативника и видела, как на глазах мрачнеет его лицо, наливается злостью, тяжелой, убийственной. Закончив разговор, Виктор с силой швырнул трубку на аппарат и грузно плюхнулся на стул.
— Что? — с тревогой спросила она.
— Быстрее нас успели, — процедил он сквозь зубы. — Уже подогнали свидетеля, сейчас сюда привезут, прямо к вам в кабинет доставят.
Ольга Алексеевна не стала спрашивать, кто успел и подогнал, она не сомневалась, что под безличной формой глагола скрывались все те же люди, которыми управляли все из того же кабинета «по диагонали».
— Ну, поглядим, кого они нашли и с чем, — сказала она успокаивающим тоном. — Даже любопытно: они думают так же, как и мы, в том же направлении, или придумали что-то оригинальное и свежее.
— А мне вот нисколечко