богатстве» и дала основание исследователям включить Посошкова в число первых российских экономистов. Конечно, не один И.Т. Посошков выдвигал проекты преобразований. В эпоху Петра I существовала целая группа авторов, выступавших с различными предложениями по тем или иным вопросам экономической и общественной жизни, в том числе и меркантилистской направленности, – С. В. Рагузинский, И. Филиппов, В. Ершов, барон Люберас, Ф. Салтыков и многие другие. Однако, пожалуй, ни один из проектов не содержал столь развернутой и многоплановой программы реформ России, как «Книга о скудости и богатстве».
Неудивительно поэтому, что работы Посошкова стали одним из самых привлекаемых источников по проблемам исследования развития общественно-политической и экономической мысли этой эпохи. Столь активное изучение не могло не вызвать широких споров среди исследователей относительно роли взглядов И. Т. Посошкова в становлении новой идеологии в России.
Уже с момента открытия его работ М. П. Погодиным в 1841 г. вокруг них началась широкая полемика. Если для одних Посошков представлялся выдающимся мыслителем, едва ли не превзошедшим европейскую науку, то другие полагали, что «никакой исторической заслуги, ни в государственной деятельности…великой преобразовательной эпохи, ни в истории нашего просвещения, он не имел».
Эти две крайности, собственно говоря, проходят красной нитью через всю историографию, посвященную Посошкову.
Пожалуй, наиболее позитивную, но в то же время взвешенную оценку работам Посошкова дал А. Брикнер. По его мнению, он «может считаться чрезвычайно способным представителем понятий, более или менее сознательно развивавшихся в народе, понятий об обществе и государстве, о религии и хозяйстве, о юридическом и хозяйственном бытие, о педагогике и о войске и пр. Посошков был отголоском мнений, существовавших в массе народа», что «придает ему громадное значение». Его сочинения, считает Брикнер, свидетельствовали «о значительной степени умственного развития, а также о чрезвычайно сильной нравственной энергии», он видит в них «единственное в своем роде доказательство, что толпа, долженствовавшая молча повиноваться воле царя-преобразователя, умела хотя бы отчасти ценить значение затронутых администрацией и законодательством вопросов».
Не менее существенное значение работам Посошкова придает А. Царевский. Однако он более обращает внимание на национальную составляющую его сочинений. Посошков у него – «живой, нисколько не тронутый искусственной цивилизацией, свободный от всякого внешнего давления каких-либо увлечений современник реформ, чистый гражданин тогдашней русской земли». Как и Брикнер, он видит в нем свидетельство того, что реформы Петра находили отклик в массах, что они не были «совершенно чужды русской народности, не были столь мгновенны, чтобы разрушить наши связи со старым бытом».
Еще дальше идет в оценке реформаторских способностей Посошкова, «живого, талантливого, умного русского человека», С. М. Соловьев. По его мнению, он не только «ясно понимал необходимость для России выйти из прежнего положения, сочувствовал преобразователю, его благонамеренности, но вместе, сильно тяготился тем, что преобразование идет не так скоро, что меры Петра встречают повсюду страшные препятствия». Именно реформаторским нетерпением Посошкова объясняет Соловьев его стремление к «самым крутым мерам для истребления застарелого зла».
Если для дореволюционной историографии значение Посошкова определялось близостью к реформаторским устремлениям Петра, то позитивное отношение к нему советских историков обусловливалось прежде всего его крестьянским происхождением. Тем самым он рассматривался в качестве доказательства способности человека из народа подняться до «вершин общественной мысли» и, одновременно, как отражение идеи классового противостояния крестьянства и дворянства в феодальном обществе. Так, для Д. Н. Платонова книга Посошкова особенно ценна тем, что, во-первых, она «проникнута антидворянским пафосом», а во-вторых, «это первая в истории русской общественной мысли работа, где ставится вопрос о целесообразности крепостнической системы». Конечно, при этом делались оговорки о том, что Посошков еще не мог подняться до идеи о необходимости ликвидации крепостничества, но и в этом случае подчеркивалось, что выполнение его программы могло в будущем создать для этого условия.
Хотя среди советских исследователей не было ясности о том, представления какого класса все-таки в первую очередь выражал Посошков. По мнению А. И. Пашкова, его идеи не столько крестьянские, сколько купеческие: «В лице И. Т. Посошкова выступают на сцену со своими настойчивыми требованиями представители новой общественной силы – купечества». Видимо, здесь для автора важно не столько определение того, чьи собственно взгляды выражает Посошков, сколько его «антидворянская» позиция: с целью выделить эту позицию Пашков прибегает к следующему пассажу: дескать, Посошков «ставит в один ряд купечество и крестьянство, противопоставляя их дворянству, и требует от царя такого же внимания к этим сословиям (классам) и заботы о них, какие царь оказывает «великородным» – дворянству».
Другой стороной дискуссии являлась степень самостоятельности меркантилистских идей во взглядах Посошкова. Тогда как одни говорили, что его мысли в этом направлении «не имели никакого значения в истории науки не только во всемирной, но и отечественной» (В. П. Безобразов), другие видели в нем совершенно новое явление: так, по мнению А. Миклашевского: «Посошков представляет собой оригинальное сочетание меркантильных идей с каноническими идеями Запада – сочетание тем более любопытное, что оно создалось вне всяких литературных западноевропейских влияний», а В. Н. Сторожев видел в его фигуре «зарождение буржуазной идеологии на русской почве».
И все же в современной историографии большинство, особенно среди экономистов, видят в Посошкове, как правило, именно меркантилиста: «Высказывания Посошкова о торговле и промышленности дают основание для того, чтобы отнести его к меркантилистическому направлению экономической мысли и политики. Подобные мысли высказывали меркантилисты Западной Европы раньше Посошкова. Дело не столько даже в том, что свои мысли он развивал без всякого влияния со стороны западноевропейских меркантилистов, а в том, прежде всего, что он высказал определенные теоретические положения и развил определенную программу применительно к интересам своей родины».
До определенной степени подобные определения верны, если, скажем, иметь в виду, пусть и не выраженную прямо, защиту Посошковым тезиса об активном торговом балансе. Он действительно всеми силами стремился ограничить ввоз иностранных товаров в Россию, советуя, например, купцам принимать чужие товары лишь «по разсмотрению и по согласию общему», имея в виду отказ от приобретения тех из них, которые производятся в России. А если полное запрещение уж совсем невозможно, то право покупать импортные товары, по его мнению, должно предоставляться исключительно высокопоставленным лицам. Впрочем, Посошков понимает и то, что кардинально решить эту задачу можно лишь в том случае, если Россия сама сумеет производить те товары, которые ввозятся из-за границы: «О сем же всячески надлежит потщиться, чтобы завести в Руси делати те дела, кои делаются из льну и из пеньки, то есть трипы, бумазеи, рубки, миткали, камордки и порусиные полотна и прочие дела, кои из Русских материялов делаются: сие бо вельми нужно еже кои материялы где родятся, тамо