Рычание перешло в клокотание.
– Смотри, Петюнчик! Завтра я замерю глубину супа в кастрюле линейкой! А про унитаз и мусорное ведро даже не думай! У меня все предусмотрено!
Чимоданов закрыл двери плотнее. Подошел к окну. Посмотрел на кольцо на пальце и тихо попросил:
– Подчеркиваю! Я требую необитаемый остров! Вдоль берега – песочек. В южной части – скалы. В центре острова – дворец, вокруг пальмы. Любые военные самолеты должны сбиваться на подлете. Ракеты тоже. Про десант и полицейские катера я вообще не говорю… И, ГЛАВНОЕ, чтобы меня там не дергало никаких!..
Не решившись произнести само слово, Петруччо посмотрел на дверь.
Ничего не произошло. Если где-то в океане остров и возник, то здесь, в Москве, в квартире с видом на соседний многоэтажный дом, этого никак не ощущалось. Ядовитые пауки размером с котенка сюда не доползали. Акулы не доплывали.
Чимоданов сердито стукнул кулаком по колену. Его свербила мысль: что, если остров ТАМ, а он-то ЗДЕСЬ!
– Хочу на остров! Срочно сделай остров! – повторил он кольцу для ясности.
На кухне упал стул. Послышался отрывистый вопль ужаса. И сразу страшный крик:
– Затопи-и-или! По судам Смирновых затаскаю! Ремонтщики проклятые!
Чимоданов метнулся к двери, распахнул ее и осознал, что он уже на острове. Вода, множественными струйками просачиваясь сквозь зазоры плит в потолке, заливала пол на высоту подошвы.
Его желание исполнилось по самому короткому пути…
Где-то далеко, в другом конце города, Меф закашлялся. В горле стоял кислый ком. Он прислонился плечом к стене. Провел ладонью по лицу. Кожа лица была клейкой и влажной от пота.
* * *
В тунике все было прекрасно. Зеленая, с растительным орнаментом, из натурального шелка, авторской работы. Ната увидела ее в ту самую секунду, как тунику повесили на плечики в бутике, и сразу ощутила, что эта вещь создана исключительно для нее. Для нее рос шелк, для нее готовились красители, и для нее художник вскармливался грудным молоком своей матери.
Но как на солнце бывают пятна, так и у туники существовал недостаток. Стоила она ровно вдвое больше, чем у Вихровой нашлось бы в сумочке. А тут еще рядом выросла долговязая тетка и уставилась на руки Наты. Она явно ожидала, пока Вихрова повесит тунику, чтобы загрести ее.
– Вы берете или нет? – спросила она нетерпеливо.
Ната решилась. Держа тунику перед собой, как щит, она шагнула к кассе.
– Беру! Вот деньги! – и, твердо глядя на продавщицу, протянула ей бумажку-вкладыш от витаминов – единственное, что нашлось в кармане.
Перстень сдавил Вихровой палец. На мгновение ей стало больно.
Продавщица взяла бумажку и с интересом развернула ее.
– «Прочитайте эту инструкцию перед тем, как начать пользоваться препаратом…» У вас все деньги такие? – спросила она ехидно.
Вихрова положила тунику на прилавок, молча повернулась и пошла, тихо проклиная обманувший ее мрак. Боковым зрением она видела, как долговязая метнулась к тунике.
– Девушка, девушка! – окликнула ее продавщица.
Ната остановилась. Повернулась, как приговоренная королева к смущенно кашлянувшему палачу.
– Я вас слушаю! – холодно произнесла она.
– Вы куда? Она же с уценкой семьдесят процентов! – продавщица вертела в пальцах ярлычок. – У нас рекламная акция по батику!
– А ценник на рукаве? – тупо спросила Вихрова.
– Какой? А… это до снижения! Не успели переклеить!
У Мефа носом пошла кровь.
* * *
Мошкин стоял у единственных открытых дверей троллейбуса и не мог выйти. Проход перегораживал крохотный мужичонка воинственного вида, похожий на боевую тайскую рыбку.
– Простите, пожалуйста! – пискнул Евгеша.
Мужичонка даже глазом не моргнул.
– Пожалуйста, простите! – окликнул Мошкин чуть громче.
Мужичонка задиристо повернул голову. Его лоб был на уровне Евгешиного плеча.
– Вы же простите меня, пожалуйста, а? – жалобно взмолился Мошкин. Он ощущал себя кругом виноватым.
Мужичонка, хмурясь, разглядывал Евгешу, соизмеряя степень его вины со своей способностью прощать. Начинало пахнуть дракой. Мошкин страстно пожелал, чтобы все разрешилось само собой, без конфликта. Очень пожелал! Пусть даже за счет Буслаева.
– Это что за остановка? «Аптека», что ли? Чего в проходе встал?.. – грозно рявкнул кто-то за его спиной.
Мошкин торопливо отскочил. Грузная тетка бросилась в двери и, как таран, смела воинственного пигмея. Евгеша выскочил за ней следом и, отбежав, подул на раскалившийся перстень. Ему показалось, что кольцо стало теснее.
«Меф же не обидится, да? У него же много сил, а?» – подумал он, убеждая себя.
* * *
Буслаев, покачнувшись, сел на асфальт. Он сидел, тупо смотрел на траву и думал, что она смешная. Смешная и неправильная. Неправильная трава в неправильном городе. И асфальт смешной. Ик!
К нему подскочила сердобольная женщина:
– Что с тобой?
– Нормально! – сказал Меф, пытаясь сообразить, почему он упал. Шел к родителям и вдруг оказался на асфальте.
– Ты хорошо себя чувствуешь?
– Прекрасно, – сказал Меф. Он встал и, спотыкаясь, пошел.
Женщина, страдая, смотрела ему вслед.
– Не пейте вы эту гадость! Молодые же! Прямо смотришь на вас, и сердце кровью обливается! – не выдержав, крикнула она.
Буслаев услышал, оглянулся и покаянно кивнул, хотя единственной официальной гадостью, которую он пил, были кофе и чай. Он повернул за угол и минут десять простоял у стены, пока ему не стало лучше. Потом пошел к родителям.
Москва не самый удачный город для пешеходов, особенно если они не абстрактно пешеходствуют, а имеют в своем движении некую цель. Любой автор задачника здесь сошел бы с ума. Между точкой А и точкой В затесалось слишком много непереходимых шоссе со скоростным движением, путаных жилых кварталов, многоэтажных домов и огороженных территорий, которые превращают десять километров по карте в пятнадцать по факту.
Но Мефу сейчас было все равно. Он сузился до единственной мысли. Даже не мысли, чувства: до тоски по Дафне. О странном, отлично тренированном парне с ожогом на щеке он не вспоминал. Когда будет нужно, тот сам его найдет. Хорошо бы, конечно, к этому моменту раздобыть что-нибудь получше катара. Но это уже как сложится.
Когда шесть часов спустя, пройдя всю Москву, Меф оказался на Северном бульваре, назло себе поднявшись на верхний этаж по лестнице, а не на лифте, Зозо и Игорь Буслаев едва узнали свое великовозрастное чадо. Лицо у Мефа покраснело от солнца, глаза чесались от строительной пыли, от волос пахло двумя с лишним миллионами московских машин, а рубашка была цвета глины на склоне лыжной базы.
В родной квартире Мефа все дышало уютом. Журчал электрический водопадик, трудолюбиво круговращая три литра воды. Вокруг лампы летала муха в количестве одной штуки. Зозо и отец сидели на кухне и, держась за ручки, ссорились из-за ерунды.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});