Пальцы Данте судорожно вцепились в револьвер Оуэнса, и он с перехватившей дыхание неотвратимостью понял, что с радостью застрелил бы всякого, по чьей вине мог бы погаснуть свет в глазах Глорианы.
– Почему? – спросил он, ограничиваясь всего одним словом, чтобы не выставить себя вспыльчивым глупцом.
– Я просто передумала, только и всего.
Нет, тут что-то не так. Женщина, стремившаяся сюда так горячо, теперь поникла, как редкий цветок, пересаженный в новый сад, где недостаточно влаги, чтобы питать его корни. Цветы обладают замечательной энергией восстановления, но мудрый садовник сто раз подумает, прежде чем решится на такое. Крохотный глоток может заставить цветок поднять свою благоухающую головку и подняться во весь рост, тогда как обилие воды может утопить его.
Данте понимал, что настроение Глорианы было необходимо поднять. Но как ни странно, только подлил масла в огонь:
– Значит, Оуэне был прав. Мне не следовало доверять деловые заботы женщине.
Глориана вскинула голову. Глаза ее засверкали, но на этот раз от возмущения. Она протянула руку к сумке на поясе и выхватила из нее сложенный документ, который тут же скомкала, швырнула на землю и втоптала в грязь.
– Я отлично справилась с делами, если хочешь знать. Эти куриные мозги здесь, в Холбруке, решительно все перепутали.
Данте нагнулся и подобрал документ. Это был не совсем пергамент, хотя на гладкой поверхности листа был виден какой-то своеобразный печатный текст, и было очевидно, что документ следовало читать как обычный пергамент. Он потер его между большим и указательным пальцами, пробуя, насколько скользким был неведомый ему материал, и вслушиваясь в его мягкий шелест. Ему доводилось слышать, что такой материал был с одобрением принят писателями и учеными – они назвали его бумагой и говорили, что данное изобретение, сделанное из дерева и тряпок, а не из шкур животных, делает письмо общедоступным. Документ, который он держал в руке, не имел ничего общего ни с деревом, ни с тряпкой, но не был похож на пергамент. Наконец-то он увидел бумагу своими глазами!
Револьверы. Стекло. Бумага. Сокровища настолько обычные, что люди позволяют себе стрелять не целясь, разбивать вдребезги стекло, не задумываясь о его редкости, втаптывать написанное в грязь, не поделившись им с другими. Эта бумага в руке Данте была ощутимым свидетельством времени и места, к которым он не имел отношения. Его рука никогда не должна была почувствовать ни прикосновения этой бумаги, ни рукоятки кольта. Ди зашвырнул его далеко-далеко в будущее, полное таких разных чудес, вместить которые его мозг был не в силах.
Чудеса приводили его в благоговейный трепет, но ни одно из них, впрочем, не было таким волшебным, как эта стройная, дерзкая женщина, изо всех сил старавшаяся спрятать слезы от посторонних глаз. Он чуть подался в сторону, чтобы закрыть от беспощадного солнца свою розу пустыни, не осмеливаясь прикоснуться к ней в ее теперешнем раздраженном состоянии, пусть хоть его тень защитит ее, пока он еще здесь.
Он с трудом оторвал взгляд от созерцания Глорианы, чтобы прочитать документ. Разбирать строгие печатные строки было удивительно легко, но содержание их лишний раз напомнило ему о том, что он совсем не знает ни эту эпоху, ни эту страну.
– Мне очень жаль, Глориана. Я ничего здесь не понимаю.
– Я тоже. – Она снова вперила взгляд в кучу стекла. – Происходит что-то странное. Вот моя копия телеграммы. Любопытная старая проныра миссис Лау-дон говорила, что прочла телеграмму. Но управляющий банком сказал мне, что он никакого провода не получал.
– Итак, бумага. – В подтверждение Данте помахал листком, и после долгого колебания Глориана согласно кивнула. – Бумага – копия твоей телеграммы. – Данте шлепнул по бумаге рукой перед глазами Глорианы, и она снова кивнула, хотя и несколько насмешливо. – Что общего между телеграммой и каким-то проводом?
– Ах, да между ними нет никакой разницы. Данте недоверчиво фыркнул:
– Провод не может так сильно измениться, чтобы его можно было спутать с бумагой.
– В Америке телеграмму иногда называют для краткости словом «провод». Наверное, потому, что ее передают из одного места в другое по… – Она показала пальцем в направлении города, а потом подняла его вверх, где между столбами висели темные не то канаты, не то веревки, впрочем, слишком высоко, чтобы ими кто-то мог воспользоваться, кроме разве что гигантских диких обезьян. Или цыган-акробатов на трапеции. – По проводам… знаешь, эти «та… та-та-та… та-та». – Она подогнула пальцы и с каждым «та» словно ударяла ими в воздухе, как учитель мог бы слегка постукивать по голове нерадивого ученика.
– И все эти «та-та» вместе передают сообщение, – догадался Данте, на какой-то момент отказываясь от намерения убедить ее в том, что бумагу нельзя называть проводом.
– Вот именно! – Глориана просияла, обрадовавшись, что ее мучительное объяснение дошло до Данте. – Любой, у кого в голове есть хоть капля здравого смысла, мог бы прочесть это послание и понять, что я перевела деньги со своего флоридского счета в банк Коконино в Холбруке.
Данте снова склонил голову над ее посланием и стал читать его более внимательно. Прочитав всего несколько слов, он скривил губы, и, хотя попытался присвистнуть, у него вырвался слабый смешок.
– Глориана, если ты сама составила этот документ, то в случившемся недоразумении тебе следует винить только самое себя.
– Не говори глупости. Я уже много лет перевожу деньги из одного банка в другой. Женщине небезопасно держать при себе солидные суммы денег.
Он вспомнил слова Мод о затруднениях Глорианы при чтении и пожалел, что свалил вину в ошибке на нее.
– Послушай, я прочту то, что здесь написано: «Я, Глориана Карлайл, настоящим уполномочиваю вас перевести сто пятьдесят долларов с моего счета в банк Коконино в Холбруке, штат Аризона, точка». – Его смешок превратился в настоящий смех. – На что это похоже – женщина приказывает мужчине что-то сделать, а потом тут же велит ему остановиться.
– Но… но… написанное означает вовсе не это! Это просто обычная форма телеграммы. – Видя, что Данте недоверчиво насупился, она продолжала: – В том-то и дело! Каждому известно, что «точка» в телеграмме никакого собственного смысла не несет.
– Ах, тогда, возможно, ты не имела в виду ровно ничего, когда ставила точку на нашей поездке в Плезент-Вэлли.
– Вовсе нет! Именно это я и имела в виду. Я туда не еду.
Она снова утратила свой редкостный, блистательный, цветущий вид. Словно на ней осела перемешанная жарой пыль, затмив блеск ее волос и стерев сияние кожи. Данте внезапно показалось, что он уже не сможет ничего сделать для того, чтобы ее глаза снова засветились.