солнце садится, посыпая себя дымящейся в лучах красной пылью.
Тем временем еще одно стадо вышло к протоке, стоит в сухих зарослях, в полутьме, заштриховано черными ветками. Как театр теней. И хоботы у земли вяжут в узелки, и встречаются ими друг с другом, разговаривают. И зеленые ростки на черной земле светятся, его-то они и собирают неторопливо, этот сочный свет.
И вновь округа преобразилась, обратившись в тишь, будто и не было тут никого, лишь один лангур сидит, как дозорный, на верхушке бамбука, раскачиваемого на ветру. Солнце уже клонилось, пора возвращаться.
Местами тропа вьется в густых зарослях, спускаясь к воде. На повороте тропы высокий колючий кустарник, ветки спутались, застя проход. Пригнулся, протиснулся, впившиеся ветки еще держат за спину. Высвобождаясь от них, еще не вижу, что и кто передо мной. В нескольких шагах. Слоны. Трое. С детенышами. Ну вот и все.
Ближняя стоит вполоборота, повернув голову ко мне. На расстоянии вытянутого хобота. Если бы подняла. Маленький карий глаз с длинными ресницами. Некуда бежать. И поздно. А она все смотрит. Не гляди на нее, чуть в сторону. Медленно, без резких, вдавливаюсь спиной в кустарник. Тело не слушается. Слоненок выглянул из-за ее ноги. Вот здесь она и закончит с тобой. Две-три секунды. Один шаг, и вомнет в землю, вместе с кустом. Глаз ее так близко, что по сторонам все в расплыве. Может, они знают меня, помнят. Не первый день. И запах. А может, и год не первый. Еще немножко. Вроде высвободился. Бегу по тропе, с сердцем, бегущим чуть впереди меня. И кажется, что она сзади, догоняет, еще мгновенье… Оглянулся. Уже у мостика. Тихо.
Даже фонарь не взял, думая вернуться к обеду. Что ж делать? Они могут простоять там и до полуночи. А другого пути, кроме этой тропы, в деревню нет. Быстро смеркается. Рискнуть еще раз? Чудом уцелел, вряд ли это случится дважды. Подождал немного и все же пошел – почти на ощупь во тьме. Вот этот поворот тропы. Кустарник, протискиваюсь, вглядываясь. Стоят! Повернули головы. И снова бегу вслед за сердцем, выдохнул на мостике.
Ждать? Но уверенности, что они ушли, все равно не будет. Или пробираться на дорогу через чащу. Но правила теперь другие – ночь, человек для зверя уже не тот, кем был на свету. Допустим, выйду на дорогу, а дальше? Бежать до самой деревни? Это запретная зона. Машины там проезжают редко, но все же. Как остаться незамеченным в свете фар? И усмехнулся. Выходит, потеря доступа в лес из-за егерей важней потери жизни от зверя?
Дойти до дороги – это я сильно переоценил свои возможности. Передвигался, выставив вперед руки, оступаясь, выбираясь из оврагов, выпутываясь из колючих кустарников, а потом бежал по дороге, раз за разом уваливаясь в кювет, завидев вдали полоснувшие из-за поворота фары и успевая вжиматься в кусты и коряги. Уже вдали были видны огни деревни, сзади появилась машина, я отскочил с дороги и скатился кубарем в глубокий овраг, откуда метнулась тень. Может быть, леопарда, если не показалось.
Добежал.
Сижу на веранде, даже чай заварить сил нет. Да и тревожить Пушкина на кухне не стоит, уже спит, наверно. Пес пришел, ждет во тьме, как заплатка на ней. Крики оленей с той стороны озерца, кто-то там бродит. Не ты ли, невернувшийся? Надо бы уже добраться до кровати и затихнуть.
#31. Фрагменты чтения
Наутро после истории с ночными слонами решил пару дней повременить с джунглями. Постирал скопившееся, развесил на кустах жасмина и бугенвиллии, спустился к озеру, по пути встретив родителей Пушкина – дородную лучистую мать и сухонького отца, ей до плеча. Спросили меня жестами – ел ли я. И добавили наперебой, чтобы я не уезжал, оставался здесь навсегда. Раскланялись.
Прогулялся по берегу со вдруг всплывшей строчкой из Упанишад: жизнь простерта от Творца, как тень от человека.
То есть где-то за Ним – некий источник света?
Она? Он порождает Ее, она – Его. Пуруша рождает Вирадж, Вирадж – Пурушу, как сказано в Ригведе. Она, Шакти, которая в Нем и не в Нем одновременно, ее свет?
Придя домой, вернулся к переводам из Вишну-пураны и Ригведы, начатым в прошлом году. К тем местам в них, где речь идет о сотворении мира. В священных текстах индусов этих сценариев, явно или мнимо разнящихся, можно насчитать десятки. Переводил я с английского подстрочника, сверяясь с несколькими переводами и комментариями индологов. Как и в той первой моей Индии, пятнадцать лет назад, когда переводил фрагмент из Айтарейя-упанишады о начале мира. Конечно, это не переводы – скорее, свободные переложения, опыты чтения.
Вишну-пурана, II. 5–18
Парашара сказал:
слава золотому зародышу,
началу мира и его концу.
И поклонился опоре Вселенной –
ничтожнейшему Пуруше,
который повсюду, куда ни глянь:
вот его игрище, этого разного мальчика,
но сам он не здесь,
а там – нет у него примет.
Невыразим, незапятнан
ни формой, ни содержаньем, –
таков уговор (стиль).
Пространство,
помня о творенье,
рождает осязанье;
так возникает воздух.
V. 3–17
В начале
(но где, когда?)
сосредоточился
и тьму создал кромешную.
И взгляд отвел.
И вновь сосредоточился
и сотворил животных —
«канал горизонтальный».
Высокомерны,
они ходили, не говоря друг с другом,
и в каждом было двадцать восемь
несовершенств.
Прикрыл глаза.
Сосредоточился —
и сотворил богов
счастливых, светлых, «внешний
канал». И улыбнулся,
взгляд отвел.
И вновь сосредоточился
и вертикальный создал канал.
Вот совершенство. Люди.
Страсть и косность.
Что хочешь ты еще услышать?
Сходил в деревню пообедать. На полдороге присел под тенистым деревом с Пушкиным, подрядившимся на стройку дома по соседству. Сказал мне, что вчера на закате снова видели черную пантеру – вышла на тот же лесной пригорок у Чикамандира, стояла там долго. Так я и вижу ее: стоит, смотрит вдаль, поверх куполка лесного храма, поверх земли, но ниже неба. Тело тьмы с двумя маленькими заходящими солнцами в глазах. Все никак мы не встретимся, годы идут, она где-то рядом, чуть впереди, чуть позади…
Вернулся, поместил в ютьюбе небольшое видео, снятое в джунглях, и заодно посмотрел фильм, случайно наткнувшись на него – о самовосстановлении клеток, о ДНК, о том, что каждую долю секунды в нас происходит слом, подмена, клетка перестраивается в сторону небытия, и только изощренными усилиями клеточной службы по чрезвычайным ситуациям клетка чинится, возвращаясь к жизни. И снова слом. То есть, выходит, естественное состояние органики – не быть?
И вновь сосредоточился. Надо же, ходят по лесу, высокомерные, не поворачивая головы друг к другу. И в каждом – двадцать восемь несовершенств. А люди – на вершине: страсть и косность. Или, как сказал Кафка: нетерпение и небрежность, потому и изгнаны из рая, и вернуться не могут.
Вышел на веранду, Праба у дома подвязывает высокий куст бамбука,