Н. Ф. Федоров в своих работах редко имел обыкновение цитировать ученых авторов, в том числе и археологов (в силу прохладного отношения мыслителя к научному сообществу и к стилистике научных трудов, к их «ученому языку»). Он как энциклопедист был знаком со всеми тенденциями и достижениями современной ему археологии: читал и анализировал основные археологические труды (как русские, так и иностранные), ибо они все проходили через его руки при поступлении в библиотеку. Здесь его роль сходна с той, что выпала на долю одного из корифеев отечественной науки, А. А. Спицына, в Петербурге: будучи 25 лет хранителем коллекций, поступавших в ИАК, он, как никто другой, был в курсе открытий и достижений русской археологии. Тем не менее, сравнивая взгляды мыслителя и воззрения археологов и ученого сообщества того времени, мы видим близкое структурно-содержательное схождение воззрений Н. Ф. Федорова со взглядами представителей той модели развития археологии, отцом-основателем которой является К. М. Бэр. Следует сказать, что сторонников у нее в то время было мало.
Констатируя это схождение, мы должны задаться вопросом: не случайное ли это явление и не являются ли взгляды Н. Ф. Федорова лишь своеобразным пересказом воззрений К. М. Бэра и его последователей, переложением их на язык, понятный не только ученым, но и широкой общественности? Ответ должен быть отрицательным: Федоров обосновал эту позицию, следуя логике своих рассуждений, а не логике развития новейших для середины – второй половины XIX в. европейских достижений сравнительной лингвистики и доисторической археологии (подобно Бэру), хотя и был знаком с ними. Мыслитель шел в русле последовательного развития собственного понимания христианской этики, т. е. с точки зрения глубоко религиозной. В этом принципиальная разница.
Философу не чужды и некоторые положения того направления, которое олицетворялось графом Уваровым и МАО, однако глобалистский «патриотизм» учения Н. Ф. Федорова неизмеримо шире рамок «национального» направления. Особое внимание к этической стороне осмысления места археологии в системе наук о человеке проявлял другой его современник – И. Е. Забелин. Близость их взглядов мы можем отметить прежде всего в выдвижении в археологии на передний план исследования индивидуального начала, впечатанного и отраженного в тех или иных артефактах прошлого; история же, по мнению Забелина, должна уделять внимание отражению этого индивидуального, личностного, в народе [Платонова, 2010. С. 80]. Немаловажно и то, что оба они придавали большое и даже определяющее значение в научном исследовании этической стороне процесса.
Записи И. Е. Забелина в дневнике раннего периода, 1850-х г., свидетельствуют о сложившихся уже тогда твердых взглядах ученого на предмет и задачи археологии: «Задача археологии – воссоздать минувшую действительность во всех подробностях народного быта. Но ведь такая же задача и истории; где границы между тою и другою наукою. Границами, кажется, можно поставить следующее: история занимается народом, как отдельною собирательною личностью, моральною. Для истории народ – лицо – человек. Предмет археологии – индивидуум – лицо отдельное – человек. Она стремится уяснить себе, как это лицо жило, думало, желало. Задача ее – как жил отдельный человек из народа, известная личность. А задача истории – как жил и развивался народ. История рассматривает отдельную жизнь человека в данную эпоху только для пояснения общего народного характера. История – общее, археология – частное. Там законы общей жизни. Здесь законы, условия частной жизни» [Забелин, 2001. С. 226]. Итогом этих рассуждений историка стали два тома его неоднозначно воспринятой либеральным российским обществом книги «История русской жизни», вышедшей в свет во второй половине 1870-х гг. Примерно то же самое с упором на этические моменты археологического исследования он произнес, выступая на Археологическом съезде в Киеве [Забелин, 1878. С. 1–18]. Изучение археологией индивидуального (бесчисленных артефактов прошлого в их типологическом разнообразии), по И. Е. Забелину, есть безусловное требование к продолжению изучения историей родового начала в народе (т. е. открытие и толкование путей воссоздания единичного, индивидуального в родовом творчестве, в остатках родовой деятельности – в совокупности артефактов или, говоря современным языком, в комплексе материальных остатков археологической культуры). Одно невозможно без другого, родовое выводится из личного и определяется им, и наоборот, поэтому нужно исследовать оба начала в комплексе, в тесной взаимосвязи.
О неординарности И. Е. Забелина как писателя-историка свидетельствуют и такие факты, приводимые издателем его дневников Н. А. Каргополовой: в 1860-е гг., «задумывая учебник по русской истории, Забелин ставил себе цель изобразить Русь как живую личность: ее рождение, воспитание и т. д. История, география, верования, политика, настроения, конкретные жизненные ситуации, рассматриваемые в записях, приобретают в совокупности образность. Нет России IX, ХVII, XIX столетий, есть живое образное пространство со своей исторической судьбой: „Нельзя главы делать по поколениям“… „Народ как один человек имеет ум, склад мысли… народ не есть мужик или барин, а это есть дух, особый нрав, обычай, особая сила, которая все переделывает по-своему“. Особенности развития, условия формирования в прошлом являются законами современной государственной, бытовой, нравственной, религиозной жизни, влияют на будущее: „Начало во мраке, а свойства, суть сохраняются по сей день“» [Каргополова, 2001. С. 21] (речь идет об упомянутой выше «Истории русской жизни» И. Е. Забелина).
Н. Ф. Федоров также упирал на особое отношение исследователя к родственному вниманию (определение из дневников М. М. Пришвина, прекрасно знавшего работы философа) по отношению к останкам прошлого, без которых невозможно «братское» воссоединение живых с предками. Коренное различие во взглядах Забелина и Федорова кроется в их понимании ведущей движущей силы Истории. Забелин полагал, что «общество и государство суть такие же организмы, как и каждая живущая особь, а потому они и не могут жить иначе, как тем же законом каждого организма, т. е. поедая все частное во имя своего общего. В борьбе общего с частным и заключается вся история человечества» [Забелин, 2001. С. 170]. У Федорова личное в Истории довлеет над родовым, у Забелина – родовое над личным. Тем не менее очевидно, что оба они мыслили в рамках христианской этики, в отличие от К. М. Бэра.
Основной вывод из приведенных сопоставлений видится в том, что в России середины – второй половины XIX в. идеи, в чем-то схожие с мыслями Н. Ф. Федорова относительно роли и места археологии в обществе и в системе наук, уже бродили в умах великих русских ученых, но отчетливо и комплексно они были сформулированы им самим без заимствования у кого бы то ни было. Парадигма и пути развития археологической науки были определены мыслителем верно; этой парадигмой направляется развитие науки и в наше время (с постоянным включением в ее вспомогательный аппарат новейших достижений других наук), ею оно будет определяться, вероятно, и в «грядущие времена». Сам философ особо упирал на то, что его волнует не современное ему состояние научной мысли, а пути ее совершенствования. В работе «Будущее, или Что дóлжно быть» мыслитель писал, что крайне важен «…вопрос о соединении естественных наук с историческими, хотя ‹о› соединении еще неполном – в полном „естественное“, т. е. рождающееся, превращается в „историческое“, т. е. воссозидаемое, – ибо все человеческое знание может быть признано естественною наукою, наукою о природе абстрактно, а конкретно – наукою о небе, астрономиею, которая и на землю смотрит, как на небесное тело, и на человека, как на небожителя ‹…› Но как небожительство человека, так и скотское его происхождение есть только предположение, мысль… например, дарвинизм, который из всей истории человечества делает страничку зоологии, сам есть лишь мимолетная мысль в Истории знания человечества, мысль не всего притом человечества, а лишь немногих ученых. Таким образом, вся наука с субъективной стороны делается Историею, но историею только мысли человеческой, знания, еще не подтвержденного общим делом, воссозданием, а с объективной, но не действительно, мнимо объективной, Астрономиею… Истинное же единство для настоящего времени есть не субъективное и не объективное, а проективное» [Федоров, 1995–2000. Т. 3. С. 123].
Итак, История с археологией парадоксальным образом оказываются у Н. Ф. Федорова наукой не только о прошлом, но и о будущем, «наукой как проектом», наукой, смотрящей в Космос, в вечность; философ не останавливается на констатации современного состояния науки, он обозревает и пути ее развития, и конечную цель. Для чего существует археология, как она должна развиваться и чего должна достигнуть в конечном счете – эти векторы размышления им самим задаются и частично даже разрешаются, но большей частью тактично обозначены лишь пунктирно в силу огромного уважения мыслителя к еще неведомым, но непременно в будущем явленным достижениям науки, поэтому мы вправе и даже обязаны рассмотреть и как бы («проективно») продолжить логику его рассуждений в рамках существующей научной парадигмы археологии.