И, простите своего Главнокомандующего, Алексей Максимович, что он не Господь Бог и не смог свершить невозможное.
Тут же посуровел и уже тоном приказа довершил:
– Приказываю Вам, Ваше Высокопревосходительство, начать отход, и отвести армию на прежние, до прорыва, позиции.
Я, Алексей Максимович, сделаю всё возможное, чтобы облегчить участь армии. Последними силами, армии Лечицкого и Щербакова, нанесут согласованные удары в определённое Вами время, отвлекут на себя силы противника. Воспользуйтесь этим – и отводите армию.
Постарев на годы, возвращался Каледин в свой штаб.
Ни высокие отличия, ни орден – не грели душу. Что они значили, когда его звёздный миг, его главное дело жизни, разрушилось на глазах.
«Преступники, негодяи, – проносилось в его мыслях, – какую же удачу загубили, каких возможностей лишили?
Разве возможно полагаться лишь на удачу или на пресловутое русское авось?
Почему операция не обеспечивалась должным образом? Почему не готовились наступления других фронтов. Тем более, что именно они в плане должны были выступать как ключевые?
Разве этого не видел Алексеев? Пусть несведущ в делах такого масштаба Государь, но Алексеев-то – опытный штабист. Знает, что в одиночку, одним фронтом такие операции не проводятся».
И холодок страшного прозрения прорезал его мозг:
«А если это умысел? Если … определённые силы в стране… ведут Россию к этому?
Слишком многое сошлось в единое русло – безвластие, умышленное отлучение от дела знающих людей, отсутствие должного обеспечения войск всем необходимым для ведения боевых действий, казнокрадство, деморализация офицерства, нарастание недовольства масс, революционеры…
Нет, такие события просто так не происходят.
Ими … определённо движет чья-то злая воля, организованная и страшно немилосердная к России.
Заговор против России? Нет, даже не против Николая II, к несчастью – слабоумного и безвольного, а против России, могущество и сила которой никому не нужна. Её страшатся, и определённые силы, финансовые круги Америки, Англии, Франции и Японии, ведомые жидо-масонскими вождями, объявившимися социалистами, которые все, поголовно, из этой братии, осознанно уничтожают Россию.
Россия – да, вот что главное. Россия должна быть уничтожена. Чтобы на её обломках и за её счёт были удовлетворены чьи-то честолюбивые интересы.
Боже мой! Как же я раньше не задумывался над этим? Неужели это неведомо Брусилову, Алексееву? Неужели они не догадываются об этом? А сам Николай, – он уже давно, мысленно не величал того Государем, – что, не чувствует надвигающейся грозы?»
«Нет, нет, эти мысли мне надо гнать прочь от себя. Особенно – сейчас. Отвести, организованно, армию, спасти людей – вот что главное.
А потом…, потом посмотрим. Надо откровенно поговорить с Брусиловым. Не может Алексей Алексеевич не знать сути происходящего».
И он с головой ушёл в тяжёлые проблемы организации отступления войск армии.
Талант и гений военачальника проявился и здесь.
Каледин не позволил противнику на своих плечах ворваться в расположение своих войск. Отход проходил организованно, уже проверенными Калединым в наступлении перекатами.
Последние крохи снарядов были переданы арьергарду, который расчётливо, огрызаясь огнём, не позволял противнику организованно преследовать войска армии.
Армия была спасена.
Но Каледин мучительно думал: «А спасена ли честь? Кем я останусь в памяти потомков? Как всё хорошо начиналось – упоение славой, освобождение от унижения поражений. И как дурно всё закончилось».
***
В конце шестнадцатого года состоялась его последняя встреча с Государем.
Каледин относил себя к сильным и волевым людям. Но даже он испугался и холодок предчувствия грядущей беды пробежал у него по коже.
К нему вышел потерянный, страшно состарившийся, безвольный человек. Голова у Николая II подёргивалась, непроизвольно закрывался при этом правый глаз, а руки не могли найти успокоения и страшно дрожали.
– Благодарю Вас, генерал. Вы, один из немногих, кто остался верен престолу.
– Спасибо, – и Николай II, как только мог, сжал руку Каледина.
В эти же дни состоялся его разговор с Алексеевым. При разговоре присутствовал и Брусилов, который много курил и молча ходил по кабинету начальника штаба Ставки, не вмешиваясь в разговор.
– Алексей Максимович, – обратился к Каледину Алексеев, – мы – люди военные, и не в наших правилах обходить острые вопросы или уклоняться от них.
Поэтому и я буду предельно откровенен с Вами. Полагаю, что Ваша честь – порука того, что эта конфиденциальная информация останется при Вас.
Он шумно втянул в себя воздух, и, словно решившись на что-то необычайно важное, даже страшное для него лично, глядя на Каледина в упор, продолжил:
– Алексей Максимович! Мы… патриоты России, осознаём всю гибельность существования… прежнего строя.
Близится трагедия, страшная трагедия для России. И чтобы её спасти, спасти Отечество – мы должны пожертвовать … монархией.
Каледин вздрогнул:
– Михаил Алексеевич! И Вы хотите, чтобы я тоже примкнул к заговорщикам?
Мы с Вами, вместе, приносили присягу на верность Государю. А теперь, как декабристы, будем плести нити заговора? Не сложив полномочий? Не отказавшись от присяги? Чинов? Орденов?
– Нет уж, – его голос окреп, – в этом постыдном деле – я Вам не слуга и не помощник, Ваше Высокопревосходительство. И Иудой, за тридцать сребренников, предавшего Христа, я никогда не буду.
Алексеев побагровел:
– Не горячитесь, Алексей Максимович! Не горячитесь! Вы же прекрасно понимаете, что сохранение на престоле Николая, – он даже не сказал Государя или хотя бы Николая II, – гибель для России. Империя мертва! У Николая нет ни воли, ни силы, ни ав- торитета, чтобы поднять империю на решительный шаг и победоносно завершить войну.
Он тяжело вздохнул и продолжил:
– Государь, Алексей Максимович, не дееспособен. Его воля надломлена, он не самостоятелен в принятии решений, распутинщина поразила все звенья государственной власти.
Каледин, опершись руками на эфес Георгиевской шашки, тягучим взором посмотрел на Алексеева:
– И к этому убеждению Вы, Михаил Алексеевич, пришли самостоятельно, или под воздействием жидо-масонов? То-то они голову подняли везде так, как не было никогда в России.
– Не забывайтесь, генерал, – возвысил голос Алексеев. Вы разговариваете…
– Я знаю, с кем я разговариваю, Ваше Высокопревосходительство. С государевыми отступниками и изменниками!
– Алексей Максимович, – раздался голос Брусилова.
Вы уж, голубчик, не забывайтесь! Мы не меньше Вашего радеем за Россию и понимаем, ежели… э… не добиться благоприятных перемен, роковые события… незамедлят обрушиться на благословенное Отечество, – продолжил Брусилов.
– Ваше Высокопревосходительство, – обратился к нему Каледин, – я прекрасно понимаю всю ничтожность Николая II, но устранение самодержавия, его упразднение – чревато для России такими потрясениями и утратами, что, я думаю, Вы не просчитывали даже, чем всё это закончится.
Россия, Алексей Алексеевич, по моему глубокому убеждению, может существовать только в единстве самодержавия и веры.
Попрание, уничтожение хотя бы одного из этих краеугольных камней основания государства – влечёт за собой его гибель, и Вы это знаете не хуже меня. В особой мере это касается окраин империи, которые сразу же отпадут от неё и превратятся во враждебные нам государства.
– И что нам делать? – вновь обратился к Каледину Алексеев.
– Придти и заявить Государю, что нам нужен хороший царь? А Вы, Ваше Величество, на эту роль не подходите. Так?
– Да, Ваше Высокопревосходительство, именно так. Тем более, что Вы лучше меня знаете, что Александр III, оставляя мир, в завещании оговорил этот момент, который ныне предан забвению.
Он ведь прямо писал, что вверяет престол Николаю лишь до совершеннолетия Михаила. Но это завещание было просто попрано царствующей семьёй.