Элемент религии поддерживался в козацких мятежах, без сомнения, не такими
людьми, как составители „Советования о Благочестии". Те, в борьбе с унией,
выразительно возлагали надежду на устранение всякой мстительности и на святое
мученичество за свои православные убеждения. Киевские убийства 1625 года можно
всего скорее приписать внушениям попов, которых крайняя бедность и насилия со
стороны униятов заставили переменить рясу на козацкий кожух-кажанок. Но в 1630
году обнаружилось и внешнее подучиванье Козаков на кровавую расправу с их
противниками во имя веры и церкви.
Вскоре после побоища в Медвежьих Лозах, Густав Адольф присылал в Белую Русь
и к запорожским козакам состоявшего у него на службе Москвича, Рубца, в качестве
великого посла, для каких-то „добрых дел своихъ*. Этот великий посол просил у
московского царя провожатых, и подговаривал его к отмщению польским людям за
великую неправду, которую они учинили Царской земле и царским подданным. Рубцу
отвечали тогда в Москве что время мести еще не настало; но в архивных бумагах 1630
года сохранился след совместного возбуждения Козаков против польского
правительства со стороны шведских и московских людей. Утраченная переписка
Посольского Приказа по этому предмету оставила его в тени. Но кем бы ни были
возбуждены сами запорожцы извне, они своими росказнями о задуманном Ляхами
ломанье веры в Малороссии довели дело до того, что несколько хоругвей, захваченных
врасплох, было перебито.
Слух об этом не замедлил дойти до коронного гетмана, и он тотчас послал в
украину коронного стражника, Самуила Лаща Тучанского, с его дружиною.
Этот сановник был тот же козак, но козак с панской стороны, или с изнанки,
наездник-аристократ, терпимый одними потому, что не было никаких средств
остановить его бесчинства, и
21
162
.
покровительствуемый другими потому, что он защищал их имения от людей, еще
более вредных. К числу покровителей пана Лаща принадлежал и сам коронный гетман,
Станислав Конецпольский. Местные гродские книги и суды давно были полны
жалобами на вторжения самого Лаща и его дикой дружины в панские дома, на грабеж
панских имений и на разбои по большим дорогам. Несколько раз уже сеймовые
собрания присудили его к изгнанию и лишению чести, то-есть объявили банитош и
тфамисом. Но в гонитве за Татарами и в усмирении козацких бунтов он был незаменим,
и Конецпольский охранял его от исполнительной власти обычными в панской
республике военными жземптами. Лаща, с его домашним ополчением можно было
послать в самый отчаянный „подъездъ" и в самую гибельную свалку скорее, нежели
всякого другого. Рискованные предприятия были отрадою этого рыцаря шляхетской
украины, преследуемого законами и угрожаемого мщением за оскорбление не одних
мелких и великих панских домов. Ему не доставало только случая, чтоб из украинской
шляхетчины перейти в украинскую козатчину, и разыграть в ней роль пана Косинского.
Этим больше, нежели чем-либо другим, надобно объяснять поблажку, которую давал
ему коронный гетман вместе с той партией, которая поддерживала его самого в панской
республике.
Козаки знали Лаща хорошо, и столько же его боялись, сколько ненавидели, а
ненавидели его тем более, что он с гайдамацким своим характером соединял
католическую набожность: в последние дни масляницы запирался он в монастыре и
предавался дисциплинарному покаянию в старых грехах, чтобы смело делать новые.
Олух о его походе в Украину встревожил заговорщиков, и они, для умножения числа
отчаянных людей, сочинили легенду, будто бы Лащ, прийдя в местечко Лысянку на
самый Велйкдень, вырезал всех его жителей до ноги, мужей, жен и детей, собравшихся
в церкви, —даже и самого священника вместе с прихожанами. Наши ученые историки
принимают этот грубый вымысел за несомненный факт, и тем самым показывают нам,
как было естественно со стороны безграмотных людей оного темного времени верить
козацким вестям.
Масса бунтовщиков увеличилась быстро. Но то были одни выписчики. Реестровые
козаки, освобожденные, тому назад пять лет, от террора голоты, предводимой
Жмайлом, не хотели очутиться снова под громами артиллерии Конецпольского.
По смерти Дорошенка, старшим над ними был поставленъ
.
163
Григорий Саввич. Чорный. Он удерживал своих подчиненных в повиновении
правительству, не дозволял им пиратствовать на море, отвергал посулы и услуги
добычников, желавших пользоваться правами реестровиков, и строго наказывал тех,
которые участвовали в морских набегах.
Но успев склонить Чорного на свою сторону, заговорщики выставили против него
нового Жмайла, носившего имя Тараса Федоровича. Этот „озвался гетманомъ1* за
Порогами по примеру предшествовавшего ему избранника голоты, и привлекал к себе
гультаев изо всей Украины. Гультаи вооружились, как могли, на счет побитых
жолнеров да ограбленных земляков, и направлялись в недоступные для правосудия
низовья, грозя расправиться с реестровиками, как с изменниками. Напрасно Чорный
посылал за Пороги увещательные универсалы. Запорожская голота, с своей стороны,
распространяла универсалы Тараса Федорбвича по Украине, доказывая в них
колеблющимся между двух предводителей, что у кого в руках армата, при том остается
и войсковая власть. Этот аргумент действовал на козацкую логику сильно, и те из
реестровиков, которых не по чем было сыскивать, перебегали целыми купами к
избранному демагогами гетману.
Весной 1630 года Конецпольский пришел в Украину следом за Лащем. Он уже не
застал Чорного в живых: запорожцы погубили его обманом. В ответ на увещация
преданных правительству Козаков, низовые бунтовщики обещали наконец покориться,
но только тогда, когда в Украину придет из Запорожья армата. Чорный поверил им, не
принял никаких предохранительных мер, был схвачен и казнен варварским способом:
ему отрубили сперва руки, а потом голову.
Террор обладателей войсковой арматы повлиял окончательно на верных
правительству Козаков. Только третья часть их, в числе двух тысяч, дождалась
Конецпольского. Коронный гетман примкнул эти две тысячи к своему войску, и занялся
умиротворением края, взволнованного выписанными запорожскими козаками как
называли их современные Великоруссы, или тписчжамщ'&ш называли их Поляки.
Под влиянием летописных вымыслов, козакопанскую усобицу 1630 года у нас
обыкновенно представляют религиозною борьбою, в которой козаки играли роль
защитников православия. Но Конецпольский и его ротмистры-католики охраняли от
козацкого буйства даже такие монастыри, как Печерский. Украинские летописи, с го-
164
ОТПАДЕНИЯ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ.
лоса зааорожских интриганов, повествуют, а наши историки вторят им, будто бы и
старший сын Иова Борецкого, Стефан, в звании сотника взбунтовавшихся Козаков, пал
в битве с войском Конецпольского, тогда как он благополучно состоял в домашнем
почте князя Радивша, а сам Иов Борецкий так был далек от участия в козацком бунте,
что, по его усмирении, московские вестовщики видали его среди козацкой
антиреводюционной рады в качестве просителя милостыни на церковное строение.
Конецпольский прогнал Козаков с правого берега Днепра на левый, запер в
Переяславе и, после трехнедельной блокады, принудил покориться на Куруковских
пунктах. Странное пристрастие к одной воюющей стороне и еще более странная
неприязнь к другой, при вопиющем у нае отсутствии исторической критики, завели
наших историков так далеко, что они представляют Конецпольского побежденным в
„Переяславской войне*. Но в „Пактах с Запорожскими Козаками* коронный гетман
обращает к своим победителям такое слово:
„Глубоко оскорблен маестат его королевской милости, нашего милостивого
государя, Запорожским Войском, которое Тарас вывел на власти. Великое преступление
совершили козаки тем, что Чорного Грицка Савича, поставленного над ними от его
королевской милости старшим, не только за такового не признали, но, набежав на него
неожиданно и поймав, жестокосердо замучили. Не простительно виновны они в том,
что в прошлом году, втогнувшись в Черное море, наделали много вреда в турецких
владениях. Еще преступнее поступили они, когда одних принудили насилием, а других
мнимым ломаньем веры, в которой никому не сделано никакой кривды, подвели в
нападению на королевские хоругви, стоявшие по квартирам.