его было абсолютно сухо и даже не наморщено – ни одной печальной или горькой гримасы. Он просто стоял и курил. И все. И только, пожалуй, одна разборчивая мысль была сейчас в оцепеневшем его мозгу: «Зачем было выходить, если не любит». Даже без вопросительного знака. И вдруг внезапно…
Да, внезапно вспыхнула вдруг, уверенно пробив неутихающий тета-ритм его мозга, еще одна мыслишка – нет, не мыслишка. А воспоминание, образ! Да, изумрудный, сверкающий образ… Еще только входя в эту квартиру, еще в самые первые минуты – Майя целовалась с Валей, – он увидел в дверях маленькой комнатки… Конечно, в маленькой комнате! Он там стоит! Да! Да!…
И Виктор-2 пошел.
Он пошел и так незаметно возник в комнатке, что ни скорбная Зоя (глаза ее все еще оставались сухими), ни Лариса (настроенная все так же мизантропически и занятая сейчас ликвидацией тех разрушений, которые причинили слезы ее лицу), словно бы и не заметили его. Он сделал всего три мягких шага вперед и присел. Да, да, воспоминание не обмануло его, все так.
Рядом с детской кроваткой, в которой спала обычно дочка Вали и Александра Сергеевича, Леночка, почти под самым окном, на маленькой изящной тумбочке, накрытой белой салфеткой, на тонких металлических ножках, придающих ему особенно красивую, легкую форму, подсвеченный двумя электрическими лампочками, прикрытыми снаружи светлыми жестяными рефлекторами, – и оттого сияющий особенным, изумрудно-зеленым, идущим изнутри светом, – большой, полный жизни, стоял аквариум.
Три молодых и бойких еще меченосца – два самца морковно-красного цвета с пиками и скромная пузатенькая самочка – дрогнули разом и синхронно сделали поворот кругом, желая, как видно, незамедлительно скрыться в джунглях роголистника, элодеи и подводной осоки, но, скосив для верности крохотные свои, черненькие с желтым ободком глазки на внезапно появившееся перед ними лицо, синхронно поняли, что эта гигантская лепешка не принадлежит их извечной кудрявой мучительнице, имеющей отвратительную привычку стучать по стеклу, от чего весь их мирок вздрагивает, как во время землетрясения… – поняли и застыли на миг, изучая. До чего ж сложна и бесконечна природа, если даже в их микроскопических мозгах, едва доступных невооруженному человеческому глазу, эта работа состоялась, закончилась, и было очень быстро принято следующее решение: не уплывать пока, подождать и, может быть, даже не обращать внимания. Впрочем… Впрочем, возможно ведь, что появится корм… Эх, разве предугадаешь все в этой непрочной жизни, когда все существование и маленькое, скромное, семейно-общинное счастье твое целиком и полностью зависит от стихийных мыслей в голове хозяина их обжитого мирка, Александра Сергеевича Саничкина, а также его жены, Вали? Поворот их мыслей – и все они вместе с парой соседок-скалярий, чванливым петухом и маленькими глупыми гуппи, могут очень даже просто оказаться в канализационной трубе… Нет, лучше поменьше обращать внимание на окружающее за стеклом и вести себя так, как будто ничего не боишься – веселись, пока горят лампочки и растет элодея, гоняй самца-соперника, чтобы завоевать расположение пузатенькой самочки, глотай, если дадут, сушеную дафнию и мелкого мотыля!…
Но Виктору-2 не было дела до их низменных, насквозь пропитанных мелкобуржуазной моралью, даже можно сказать вполне мещанских, микроскопических мыслей, нет… Спокойно, просветлев душой и лицом, вздохнул прерывисто Виктор-2, как ребенок, – и погрузил умиротворенный, благостный, светлый взгляд свой в этот яркий, словно бы солнечный мир. И утих тета-ритм, появился устойчивый альфа-, и в успокоенном мозгу мужа легкомысленной Майи, как в кинотеатре, где показывают диснеевский фильм, замелькали картины и зазвучали мелодии – такие всем понятные, такие для всех приятные, такие объединяющие и лишь чуть-чуть, совсем чуть-чуть нереальные. Замирая от радости, воображал Виктор, как лазил бы он по этим длинным изгибающимся желто-зеленым ветвям, как прятался бы в ракушках и камнях, как парил бы в воде над этим чистым и светлым песчаным дном, усеянным пестрыми камушками, как подружился бы с меченосцами, и те поочереди возили бы его на своих спинках – и дух захватывало бы от скорости, с которой яркая рыбка пересекала бы волшебный мир, – как гонялся бы и хватал за хвост гуппи. И не надо было бы думать, решать проблемы столь непосильные, не надо было бы мучиться…
Но непрочно воображаемое волшебное счастье. Гаснет изображение на экране, стихает музыка, зажигается в зале свет, и объединившиеся было в своей мечте люди вновь в странных очках как будто бы видят друг друга, принимают нелепые позы, модулируют голоса, говорят вовсе не то, что думают, и замечают друг у друга в глазах не соринки – бревна. «Не такие» глаза, «не такие» носы, «не такие» волосы, ноги, руки… И не приходит в голову, что сосед твой, может быть, думает и чувствует точно так же, как ты, а то, что он бранится и делает пакости, может быть, потому лишь и происходит, что точно то же самое видит он от тебя… И почему-то никак не в силах мы прорвать этот противоестественный, замкнутый круг. Почему?
Так и случилось с Виктором-2, когда почувствовал он вдруг прикосновение к своему плечу сзади и, вздрогнув, обернулся, поднял глаза и увидел над собой любимое и ненавистное, ласково улыбающееся, красивое и нежное, однако же и коварное, лживое, разгоряченное сейчас лицо Майи…»
(Из рассказа «Праздник», 1969 г.
Сборник «Листья», 1974 г.)
А дальше в рассказе описано, как продолжается, естественно, общее возлияние, «раскрепощение», но вместо всеобщей дружбы, симпатии, радости приходит в эту компанию 14-ти молодых людей… Государыня Пошлость. Увы. Под руку с наглым выпендрежником Орловым, начавшим травить пошлейшие анекдоты… А еще один из героев, хороший парень, поэт Игорь, вместо того, чтобы преодолеть пошлятину, почитать свои хорошие стихи, предложить хотя бы общие танцы, скукоживается почему-то. И вместо праздника получается в конце концов черт знает что…
«Листья»
Сыграло-таки свою роль мое выступление на «Семинаре молодых»! По приглашению редакторши, которой рекомендовал меня Юрий Трифонов, направился я в издательство «Советская Россия».
Самый центр Москвы, совсем рядом с Красной площадью, неподалеку от ГУМа. Узкая улица, громоздкие старые здания… Гулкое парадное, завывающий, громыхающий лифт. 5-й этаж… Старый обшарпанный коридор, крошечная редакторская комната.
– Где же чемодан? – спрашивает симпатичная редакторша лет сорока, сидя за небольшим столом и проникновенно глядя большими зеленовато-серыми…
На чемодан не набралось, но сумка у меня внушительная. Выкладываю папки с рукописями на стол.
– Это не все, – говорю. – Надо же и совесть иметь…
– Ну, давайте знакомиться. Вы вообще какого мнения о сегодняшней литературе?
Ничего себе вопросик. Я решаю сразу поставить точки над «i»:
– Ну, я никогда бы не бросил камень