Этот рассказ Мухина потряс Бронштейна. По его словам, он «даже вспотел от восторга… Вот это настоящее, а мы мудрили, да гадали, да дожидались». С одной стороны, Бронштейн понял, что изложение плохо переваренных им работ Гумпловица и Милля не будут поняты рабочими. Для пропаганды надо использовать самые простые и понятные слова и образы. С другой стороны, для него стало очевидно, что внимание надо уделять не изучению теории прибавочной стоимости, а самыми немудрящими приемами внедрять в сознание рабочих мысль о том, что главное – это «перемешать» Россию.
Изучение же марксистских работ или опыта мирового социал-демократического движения было сведено к минимуму. По словам Троцкого, «не хватало литературы. Руководители рвали друг у друга из рук один-единственный заношенный рукописный экземпляр «Коммунистического манифеста» Маркса – Энгельса, списанный разными почерками в Одессе, с многочисленными пропусками и искажениями». А поэтому руководители кружка «сами начали создавать литературу».
При участии Бронштейна был налажен выпуск на гектографе листовок (таких было выпущено 10) и газеты «Наше дело» (было издано три номера). По словам Троцкого, «это и было собственно началом моей литературной работы. Оно почти совпало с началом революционной работы». Лев писал прокламации или статьи, а затем переписывал их печатными буквами для гектографа. Это была нелегкая работа, и каждая страница требовала не менее двух часов напряженного труда. Однако, как писал Троцкий, «зато какое чувство удовлетворения доставляли сведения с заводов и с цехов о том, что рабочие жадно читали, передавали друг другу и горячо обсуждали таинственные листки с лиловыми буквами. Они воображали себе автора листков могущественной и таинственной фигурой, которая проникает во все заводы, знает, что происходит в цехах, и через 24 часа уже отвечает на события свежими листками».
Не известно, действительно ли таким представляли себе николаевские рабочие автора листовок, но не исключено, что Лейба хотел, чтобы его таким представляли и чтобы он на самом деле был таким. Его коллега по кружку Зив утверждал, что героем Бронштейна в эти месяцы стал Фердинанд Лассаль. Дейчер писал: «То, что на юного Бронштейна оказал такое сильное впечатление Лассаль, вызвано несомненным сходством между ними. Лассаль тоже был сыном в богатой еврейской семье и вышел из рядов своего класса, чтобы бороться за эмансипацию рабочих. Он был одним из величайших ораторов и одной из наиболее ярких и романтичных фигур своего века». Вероятно, Троцкому были близки и идеи Лассаля, который исходил из возможности социалистической революции лишь, когда пролетариат составит большинство населения. Поэтому Лассаль считал необходимым постепенную борьбу за улучшение положения рабочих без ликвидации капиталистического строя.
Как известно, Лассалю было 38 лет, когда он возглавил первую рабочую партию Германии – Всеобщий германский рабочий союз. Вероятно, Бронштей рассчитывал, достигнув возраста Лассаля (это должно было произойти 25 октября (7 ноября) 1917 года), сравняться своими делами с выдающимся германским революционером. Бронштейн «говорил о своем герое с восторженным восхищением; давал клятву следовать ему во всем; и если верить Зиву, то он хвастал, что он станет русским Лассалем. Молодой человек не был отягощен скромностью фальшивой или реальной».
Руководителям «Южно-русского рабочего союза» еще далеко было до уровня лидера «Всеобщего германского рабочего союза». Несмотря на громкое название, союз объединял не более 300 рабочих, но самоуверенный и честолюбивый подражатель Лассалю вряд ли сомневался, что скоро об их организации станет широко известно. Успех организации юноша связывал в значительной степени с личным успехом.
А. Зив писал: «Быть всюду и всегда первым, – это всегда составляло основную сущность личности Бронштейна; остальные стороны его психики были только служебными надстройками и пристройками». По словам Зива, участие в подпольной деятельности было для Лейбы Бронштейна мощным источником самоутверждения. «Революция властвовала над его «Эго». Вместе с тем Зив утверждал, что «Эго» Бронштейна властвовало над его поведением… Он любил рабочих, любил своих товарищей… потому, что в них он любил самого себя».
Правильно ли изображал Зив много лет спустя тогдашнее душевное состояние Бронштейна? Нам не дано знать, что на самом деле происходило в сознании выпускника реального училища. Однако ясно, что переход от школьных занятий и домашней жизни к революционной деятельности был слишком быстрым, чтобы считать его следствием зрелого и глубоко осознанного решения. Автор антиправительственных прокламаций совсем еще недавно сочинял с таким же пылом домашний журнал в Яновке и журнал «Капля» в училище Святого Павла. Еще год назад он отчаянно старался переспорить врагов своего класса, пару месяцев назад его интерес к марксизму лишь помогал ему бороться за лидерство среди своих друзей и одновременно ухаживать за понравившейся ему девушкой. Он по-прежнему толком не был знаком с работами марксистов, идеи которых он то оспаривал в язвительной статье и незаконченной пьесе, то собирался пропагандировать среди рабочих.
Судя по его рассказам, Бронштейн с энтузиазмом воспринял еще одну сторону революционной деятельности – необходимость соблюдения секретности. Даже много лет спустя он с нескрываемым восторгом описывал тайные встречи, происходившие то в шумном трактире «Россия» под оглушительную музыку «машины», то лунной ночью на кладбище. Бронштейн придумал себе псевдоним «Львов», и этой фамилией он представлялся при знакомстве с новыми членами «Союза». Вероятно, все это тешило его романтическое воображение.
Но он должен был понимать, что приготовление листовок и газет и распространение их среди рабочих– это не подготовка «кошачьего концерта» в школе. Рассказы журналистов Одессы в доме Шпенцеров могли убедить его в том, что платой за такие «игры» является суровое наказание, не сравнимое с его временным отчислением из школы. Что же определяло его поступки: подростковое легкомыслие или предпосылки к формированию зрелого революционера? Нет сомнения в том, что какова бы ни была доля «игрового» начала в действиях Бронштейна, он проявлял известную смелость, вставая в ряды врагов режима.
Но не только Бронштейн, а и его более зрелые коллеги по «Союзу» проявили немалое легкомыслие в своей подпольной деятельности, вопиющим образом пренебрегая правилами конспирации. Сомнения организаторов I съезда РСДРП в отношении способности николаевского союза вести подпольную работу были не напрасными. Почти сразу после начала распространения прокламаций члены «Союза» попали под наблюдение жандармерии. Их не арестовывали просто потому, что, по словам Троцкого, «полиция медлила, не веря, что «мальчишки из сада» способны вести такую кампанию, и предполагая, что за нашей спиной стоят более опытные руководители. Они подозревали, по-видимому, старых ссыльных. Это дало нам два-три лишних месяца. Но в конце концов слежка за нами приняла слишком явный характер, и жандармы узнавали неизбежно один кружок за другим».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});