Однако незнание предмета компенсировалось обретенным еще в школе умением вести острые споры, а потому Бронштейн с «безжалостным сарказмом» обрушивался на теории Маркса и их сторонницу А. Соколовскую, которая значительно лучше знала марксизм и была старше своего оппонента на несколько лет. Ученик реального училища смело объявил, что «марксизм – узок и сух, как пыль, и оскорбляет человека, которого изображает пленником экономических и социальных обстоятельств».
И хотя под видом анализа чужих аргументов юный бентамист доводил их до абсурда, эмоционально приукрашивая защищаемую им точку зрения, он, по словам одного из участников кружка Швиговского Г.А. Зива, «благодаря своим выдающимся способностям и таланту привлекал внимание всех посетителей Франца». У него «как у всех людей с развитым интеллектом, с быстрой мыслительной реакцией был прекрасный дар блефа. Он так быстро мог ухватить направление мысли противника со всеми… ее выводами, что было очень трудно победить его в споре, обладая лишь знанием предмета».
Однако как ни упорно боролся Лейба Бронштейн с марксизмом занятая им позиция обрекала его в кружке Швиговского на роль отсталого консерватора. Страх же выглядеть отсталым и, стало быть, смешным, обычный почти для каждого человека, был особенно силен в самолюбивом и болезненном юноше, который с таким трудом завоевал право считаться передовым в кругу своих знакомых в Одессе. Сейчас он оказался в чужой среде, которая с нетерпимостью, характерной для юных социалистов конца XIX века, зло и обидно атаковала все, что Бронштейн считал неоспоримым.
В то же время, когда в Николаев по своим делам приезжал его отец, Лейба шокировал его своими радикальными речами. Как вспоминал Троцкий, «тем временем отношения с родными ухудшились». Его отец «чувствовал, что надвигается опасность, но надеялся еще отвратить ее силою отцовского авторитета. У нас было несколько бурных объяснений. Я непримиримо боролся за свою самостоятельность, за право выбора пути. Кончилось тем, что я отказался от материальной помощи семьи, покинул свою ученическую квартиру и поселился вместе со Швиговским, который к этому времени арендовал другой сад с более обширной избою».
Дейчер писал, что «старый Бронштейн иногда приезжал из Яновки, чтобы повидать Лейбу, полагая, что тот, устав от лишений и неудобств, изменится. Однако это не происходило. Один из жильцов Швиговского, который потом стал известным редактором коммунистических изданий, вспоминал «большого, усатого земледельца, который пришел в избу рано утром… Стоя надо мной, он громким басом крикнул: «А ты тоже убежал от своего отца?» Скандальные сцены завершались частичными примирениями. Отец, видя крушение своих надежд, становился все более раздражительным и нетерпеливым. Сын, который желал первенствововать над своими товарищами, стыдился этих сцен, а поэтому отвечал неуважительно и язвительно. И с той и с другой стороны сошлись схожие характеры, такая же гордыня, такое же упрямство, такая же уверенность в своей правоте, те же громовые басы».
Ссора с семьей, случившаяся в 1896 году, стала переломным событием в жизни Лейбы Бронштейна, определившим его дальнейшую судьбу. Хотя он еще не приступил к революционной деятельности и был далек от принятия марксизма или других революционных идей, его новый образ жизни знаменовал разрыв с традиционной жизнью буржуазного предпринимателя, которой следовали его отец и многие поколения его предков. В новом доме в саду Швиговского Бронштейн и его друзья «жили «коммуной»… Я стал давать уроки. Мы жили спартанцами, без постельного белья, и питались похлебками, которые сами готовили. Мы носили синие блузы, круглые соломенные шляпы и черные палки. В городе считали, что мы примкнули к таинственной секте. Мы беспорядочно читали, неистово спорили, страстно заглядывали в будущее и были по-своему счастливы».
В своем письме В.И. Невскому Троцкий впоследствии писал, что участники дискуссий «создали кружок распространения полезной литературы – «Рассадник». В автобиографии он признал, что члены кружка «собирали денежные взносы, покупали дешевые издания, но не умели их распространять». Наемный работник Швиговского «стащил у нас большую пачку народных книг и снес ее в жандармское управление. Начало было явно неудачно. Но мы твердо надеялись на успехи в будущем».
В это же время Лейба впервые решил опубликоваться в печати. Он «написал для народнического издания в Одессе политическую статью против первого марксистского журнала». Как признавал Троцкий, «в статье было много эпиграфов, цитат и яду. Содержания в ней было значительно меньше. Я послал статью по почте, а через неделю сам поехал за ответом. Редактор через большие очки с симпатией глядел на автора, у которого вздымалась огромная копна волос на голове, при отсутствии хотя бы намека на растительность на лице. Статья не увидела света. Никто от этого не пострадал, меньше всего я сам».
Неприязнь к марксизму заставила Лейбу временно покинуть коммуну. В это время он вместе со старшим братом Соколовской решил написать пьесу, в которой высмеивался марксизм. Чтобы им никто не мешал в работе над пьесой, вспоминал Троцкий, «мы даже вышли из коммуны и укрылись в отдельной комнате, никому не сообщая адреса… Романтический элемент нашел выражение в том, что разбитый жизнью революционер старшего поколения влюбляется в марксистку, но она отчитывает его немилосердной речью о крушении народничества». Хотя первое действие пьесы было написано, она так и не была завершена.
Эти занятия мешали учебе, но Лейба сумел с отличием закончить школу летом 1896 года. Лишь осенью 1896 года он решил навестить родных в Яновке. По словам Троцкого, «дело ограничилось коротким перемирием с семьей. Отец хотел, чтобы я стал инженером. А я колебался между чистой математикой, к которой чувствовал тяготение, и революцией, которая постепенно овладевала мною. Каждое прикосновение к этому вопросу приводило к острому кризису в семье. Все были мрачны, все страдали, старшая сестра потихоньку плакала, и никто не знал, что предпринять».
На помощь пришел дядя Лейбы, «инженер и владелец завода» который уговорил подростка пожить у него в Одессе. По словам Троцкого, он «прожил у дяди несколько недель. Мы спорили о при были и прибавочной стоимости. Мой дядя был сильнее в присвоении прибыли, чем в объяснении ее».
Хотя И. Дейчер, ссылаясь на М. Истмена, утверждал, что Троцкий начал заниматься в Одесском университете и в ходе этих занятий у него открылись немалые математические способности, сам Троцкий так описывал свою жизнь после возвращения из Яновки осенью 1896 года: «Поступление на математический факультет оттягивалось. Я жил в Одессе и искал. Чего? Главным образом, себя. Я заводил случайные знакомства с рабочими, доставал нелегальную литературу, давал уроки, читал тайные лекции ученикам ремесленного училища, вел споры с марксистами, все еще пытаясь не сдаваться. С последним осенним пароходом я уехал в Николаев и снова поселился со Швиговским в саду. Возобновилось старое. Мы обсуждали последние книжки радикальных журналов, неопределенно готовились и ждали». Если Бронштейн и числился студентом Одесского университета, то он был таковым лишь формально, так как вместо пребывания в Одессе он почти все время находился в Николаеве, участвуя в деятельности кружка Швиговского.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});