Мы долго не решались выйти на дорогу, пробирались какими-то тропинками и лезли сквозь колючие кусты, но вскоре некромант сказал, что это бесполезно: Принц-чума нас всё равно учует, а по дороге мы сможем идти в три раза быстрее. И мы выбрались на дорогу и припустили так быстро, как только позволяли нам усталость, раны и тяжеленный Принц-деспот.
То справа, то слева возникали виселицы, и Максимилиан всякий раз облегчённо вздыхал, если петля оказывалась свободной. А если нет — он втягивал голову в плечи. А я, честно говоря, так устала и такого натерпелась, что даже на висельников почти не обращала внимания. К вечеру мы окончательно выбились из сил и упали на эту вот траву у дороги.
Принц-саламандра возвращался к костру, волоча топор по земле. У него хватило сил срубить одну только ветку, наполовину сухую. Он бросил её в огонь и лёг сверху, лицом вниз.
— Нам надо идти, — нервно сказал Максимилиан. — Если мы поднажмём, к рассвету, может…
— Смеёшься — к рассвету? — заскрипел Уйма. — Тут ещё топать и топать! А с поклажей…
Он покосился на Принца-деспота. Тот лежал, не сводя с меня пристальных глаз.
— А давайте его повесим, — шёпотом предложил Максимилиан. — Это ведь он понаставил все эти виселицы! Это же он велел… — он запнулся. — Будет справедливо, если повесить его, как прочих, и пусть болтается. Никто даже знать не будет, что это за падаль, вороньё его съест, и следа не останется!
Принц-деспот наверняка уже мог говорить. Но молчал, только смотрел. И почему-то смотрел на меня.
— Он нам нужен, — сказала я. — Он нужен Оберону.
— У вас только три принца! — Максимилиан привстал. — А надо пять! Обещание всё равно не будет исполнено. А если Принц-чума нас догонит…
— Будет четыре, — проворчал Уйма.
— Не будет никого!
Максимилиан замолчал и грустно взялся за голову.
* * *
Принц-саламандра, кажется, заснул, лёжа грудью на мерцающих угольях. Принц-пленник задремал, растянувшись на траве. Ему снились кошмары — он вздрагивал, бормотал, ноздри его раздувались. Возможно, во сне он слышал тот самый запах, что не давал мне покоя.
Принц-деспот глядел на меня. Чтобы не доставлять ему такого удовольствия, я обошла вокруг костра и подсела к Уйме.
— Ну… ты как?
— Хорошо, — людоед приподнял веки. — Нам надо добыть телегу и лошадей.
— Где?
— Где хочешь. Пошли Макса. Он добудет.
Некромант спал, по-детски подложив под щеку кулачок.
— Уйма… — я запнулась. — Что там было? Откуда он взялся?
Он без объяснений понял, о ком я спрашиваю.
— Мы сражались. Вернее, это они сражались — муравьи, а мы только шли за ними и помогали. Эти стражники — отважные ребята, они скоро догадались жечь их огнём, обливать водой. Но муравьёв было много. Как песка на нашем острове. Мы вломились в тронный зал… И тогда Мастер-Генерал вдруг упал. Я не знаю, как это возможно, но его убили.
— Его не убили! Он предатель!
И я рассказала Уйме о том, что видела в подземелье. Как начальник стражи прибежал за помощью, и как Мастер-Генерал встал в другом своём теле и собрался вести наших врагов на последний бой.
Уйма долго молчал.
— Если бы они сошлись лицом к лицу… — начала я.
— Так не бывает. Он один, только один живой Мастер-Генерал. Наш упал и умер. Тот, другой, поднялся.
— Он нас предал.
Уйма ничего не сказал.
— Что было дальше? — снова спросила я.
— Генерал упал. Муравьи разбежались. Стражники всё ещё боялись и орали, и кидались факелами, а мы с саламандрой ещё наступали и теснили их, но очень скоро стало наоборот. Мы оказались вдвоём против трёх десятков…
— А Максимилиан?
— Он исчез, как только Генерал грохнулся. Сообразительный мальчишка.
— Он меня спас.
— Да… А в ту минуту я подумал — всё, Уйма, предстоит тебе пить пиво где-то в посмертных чертогах, если, конечно, и туда не пробрались ещё негодные некроманты. И тогда…
Уйма замолчал.
— Что?
— Он пришёл.
— Как?
Уйма снова прикрыл глаза:
— Я не заметил. Было тесно — и вдруг стало пусто. А он уже сидит на троне. Я не знал, кто это, но когда увидел их синие от страха рожи…
Я содрогнулась. Потёрла нос, чтобы прогнать воображаемый запах.
— Ты храбро с ним говорила, — сказал Уйма.
И снова сделалось тихо.
— Уйма, — начала я еле слышно. — Теперь я понимаю, почему Оберон не пускал меня за Ведьмину Печать и сам не хотел идти. Теперь я поняла.
Людоед облизнул пересохшие толстые губы:
— Почему?
— Вот хотя бы эти муравьи. Они жили себе спокойно в своих муравейниках. И вот пришли мы с Мастер-Генералом и погнали их вперёд непонятно зачем, чтобы они кусали людей, а их за это жгли факелами…
— Муравьи, — бросил Уйма с презрением. — Нашла, кого жалеть.
— Для некоторых что муравьи, что люди. Лишь бы приказ выполняли.
Уйма мельком глянул поверх костра в ту сторону, где лежал связанный Принц-деспот.
— Это очень подлый мир, — я перевела дыхание. — А Оберон не хотел, чтобы ради него совершалась подлость.
— Подлость? — Уйма приподнялся на локте. — Ты спасла Принца-пленника! Ты…
— А что будет с Принцем-саламандрой? — я понизила голос. — Он поругался с отцом ради рыжей невесты! А где она, эта невеста? Может, вместо невесты теперь всем будет чума?
Уйма свёл брови, но ничего не сказал.
— А Мастер-Генерал? — продолжала я. — Может быть, я убила его насовсем!
— Невелика беда. Оживёт в другом теле.
— А все те люди, которых вы положили при штурме? Они оживут?
Я замолчала. Принц-саламандра спал, подрагивая от холода. Костёр совсем догорел.
— Ты говоришь не как воин, а как девчонка. Замки всегда штурмуют и всегда защищают. Ради великой цели…
— Вот именно. А Оберон не хотел быть этой самой «великой целью». Этим он отличается от всех. И от тебя, и от меня.
Уйма задумался. На чешуйчатом трико Принца-саламандры выступили капельки росы. Завозился Максимилиан, сел, почесал растрёпанную белобрысую голову:
— Уже? Уже идём?
И снова упал сонный.
— Уйма, — сказала я жалобно. — Как я буду смотреть в глаза королю? Мы столько всего натворили… а пяти принцев всё-таки не нашли.
— Погоди, — буркнул людоед, отворачиваясь. — Может, ты его больше не увидишь никогда.
* * *
На рассвете мы с Максимилианом добыли в соседнем посёлке и телегу, и лошадь. Хоть у нас были с собой серебряные монеты, нам пришлось сначала отбиваться от собак, потом долго стучать в низенькую дверь, потом уговаривать хозяев, что мы не собираемся их убивать. Ничего не помогало — они либо хватались за колья, либо валялись в ногах и просили помилования. Максимилиан высыпал деньги на землю перед порогом, мы кое-как впрягли лошадь в телегу (одной бы мне ни за что не справиться) и вывели на дорогу.
Поднялось солнце. Мы погрузили в телегу Принца-деспота и Принца-пленника, который опять ослабел. Максимилиан вскарабкался на лошадь верхом, а Принц-саламандра побежал рядом, пытаясь согреться.
Уйма шёл сам, только иногда позволяя себе взяться за борт телеги. А я собралась с духом, оттолкнулась от пыльной земли и немножко взлетела.
В свете солнца измученная серая земля казалась золотой. Золотились виселицы у обочин. Золотая лошадь тянула телегу, Максимилиан повизгивал и посвистывал, колотя пятками по круглым лошадиным бокам. Я поднялась выше, задыхаясь от плотного ветра, стараясь, чтобы меня не слишком сносило в сторону. Игольчатая радость заколола в подушечки пальцев: я лечу! Я умею летать!
Я увидела деревню, где мы добывали лошадь, потом поднялась ещё выше и увидела замок. Он едва угадывался в утренней дымке. Налетел ветер, и меня вдруг обдало знакомым смрадом! Я присмотрелась… Померещилась мне чёрная точка на краю дороги — или нет?!
Я чуть не свалилась из поднебесья. Приземляясь, ушибла ступню.
— Что? — крикнул на ходу Уйма.
Я тяжело вскарабкалась на край телеги:
— Гони, Макс! Он идёт за нами! Он идёт!
Максимилиан на секунду обернулся. Я увидела его бледное лицо, глаза-щёлочки и рот-ниточку. В грязных волосах горело рассветное солнечное золото.
— Пошла! — он шлёпнул ладонью по коричневому крупу, да так, что пыль полетела. — Пошла!
Толстая лошадь нехотя перешла на рысь.
Глава 27
Беглецы из царства мёртвых
Ступени, ведущие к пещере, были покрыты истлевшим красным ковром. Максимилиан тут же поскакал вверх — он оказался самым выносливым, а может быть, самым напуганным. Принц-пленник рухнул на нижней ступеньке, Принц-саламандра помог ему подняться, но сам едва не упал.
Был вечер. Быстро темнело. Уйма едва держался на ногах, я боялась, что он вот-вот потеряет сознание. В спешке я плохо залечила ему рану, и там, кажется, началось воспаление. Ничего, успокаивала я себя. Ещё немного, вот мы пройдём сквозь Печать, и Оберон живо поставит Уйму на ноги.