Они оба посмотрели в зал, словно изучая, можно ли оставить ликующих гостей сейчас.
— Неважно, — вздохнул Энгель. — Думаю, пора решить этот вопрос с диатрис. Праздник может продолжаться хоть до утра, но и мне тяжело на сердце, когда я понимаю, что попускаю подобное. Пойдёмте, отыщем её.
И вместе они ускользнули из шума и огней праздника, отправившись выше в донжон, на этаж диатров.
Шудры указали им, что диатрис Монифа удалилась в собственный аванзал, видимо, взять передышку от шумной толпы. Аванзал Королевы был местом притягательным, воздушным: арочные своды, статуи ангелов и дорогие гобелены украшали светлые стены. Сама диатрис стояла на балконе. Её волосы были вновь распущены, словно она зачем-то решила сменить причёску, а на плечи была накинута длинная шаль от ветра. Кисточки шали трепетали от морского бриза, и белые пряди диатрис скользили по её спине в лунном свете.
Она была так неподвижна и задумчива, что диатрин и диатрисса не сразу решились шагнуть к ней.
— Мама? — окликнул её Энгель. Она обернулась с улыбкой, но тут же похолодела, увидев с ним Гидру.
— Прошу прощения, что оставила зал, — сказала диатрис ровным, свойственным также и Энгелю, дипломатическим тоном. — Фрейлина плохо заплела мне волосы, корона стала давить. Я вернулась переделать.
«Но ни фрейлины, ни трюмо в аванзале нет», — едва не закатила глаза Гидра. — «Врать тоже надо уметь».
Энгель же не стал упрекать её в неискренности и приблизился к диатрис вместе с Гидрой. По его решительному, опечаленному лицу королева уже явно могла догадаться, о чём идёт речь. Во всяком случае, если она действительно была так проницательна, как Гидра представляла.
— Мама, я пришёл к тебе с Ги… с Ландрагорой не просто так, — начал Энгель издалека и остановился рядом с балконными перилами подле неё. — Этот разговор не для чужих ушей и не для праздничного стола.
Монифа прикрыла глаза белыми ресницами и вздохнула. Но затем вновь ясно посмотрела на них двоих:
— Конечно, я готова вас выслушать.
— В ночь перед свадьбой, которую затеял Эван, да упокоит его Схали, — заговорил Энгель, — Ландрагоре угрожали убийством. Разумеется, в этом был заинтересован Тавр — он желал предложить Эвану свою более сговорчивую дочь. Но покушение было совершено и на Ландрагору, и на Аврору — раздельно. Тавр не имел в этом никакого интереса, и, я боюсь, это могла быть твоя воля.
Едва заметная усмешка появилась на лице Монифы, и Гидра скрипнула зубами от злобы. «Её ничуть не смущают подобные подозрения».
— Я понимаю, что могло быть тому причиной, — голос Энгеля стал напряжённее. — Но я хочу услышать твой ответ, мама. Почему?
Повисла пауза. Солнце медленно закатилось за линию воды, и море, темнея, окрасилось кровавым багрянцем. Диатрис Монифа разомкнула губы и произнесла чётко:
— Это всё лишь догадки.
Гидра остолбенела, Энгель нахмурился. Он покосился на свою супругу, и та действительно шагнула вперёд, яростная, как рыжая львица.
— Нет, Ваша Диатрость, вы не на ту напали, — выпалила она без положенной почтительности. — Я знаю про ваш договор с Мелиноем. Что скажете?
Она была готова, что диатрис фыркнет или ответит ей полнейшим недоумением, как и Энгель. Но светло-голубые глаза Монифы вдруг распахнулись, отразив белую точку луны на небе. И она схватила ртом воздух, будто рыба.
— А-а… — хрипло выжала она из себя. Обе её руки дёрнулись к горлу, и жуткий взгляд, как у загнанного зверя, впился в диатриссу.
— Мама?! — испуганно подскочил к ней Энгель.
— Дого… вор… — прохрипела Монифа, терзая горло ногтями. — Откуда ты…
Энгель в ужасе обернулся к Гидре:
— Что с ней?! — рявкнул он, удерживая мать за плечи.
«А то я знаю!» — сама ошалела Гидра.
— Нет… нет… — захрипела диатрис Монифа, жмурясь и прижимаясь к плечу Энгеля. — Я лучше… умру, чем… озвучу…
— Мама! — Энгель отчаянно потряс её своими сильными руками. Она в его хватке была маленькая, как девочка двенадцати лет. — О чём ты? Что с тобой?
— Я умру, если не скажу, — выдохнула она, будто её душила невидимая рука. — Но не могу тебе сказать, сыночек…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Никакая тайна не стоит твоей смерти! — в ужасе выпалил Энгель, развернув её к себе. Его потерянное, отчаянное лицо говорило само за себя: несчастный диатрин был готов на всё, лишь бы не лишиться последнего члена своей семьи.
Мгновение диатрис с любовью смотрела на него. И сморгнула слёзы с глаз.
— Хор… шо… — выдохнула она сбивчиво. — Скажу… как он велел…
Гидра вся вытянулась вперёд, следя за каждым движением иссохших губ диатрис.
— Ты не сын Эвридия. Ты сын Мелиноя.
Тут же хватка незримой руки отпустила королеву. Она, дрожа, вздохнула полной грудью. Гидра побледнела; а Энгель уставился на мать в полнейшей растерянности.
— Ч-что? — запнувшись, спросил он. — Что это значит?
Монифа с ненавистью посмотрела на Гидру. А затем — с вызовом и тоской обратилась к сыну. И повторила:
— Ты не сын диатру Эвридию. Ты сын лхама Мелиноя, духа, что блуждает по побережью. Поэтому… — она расплылась в изломанной улыбке. — Поэтому ты мой самый красивый, самый сильный, самый везучий и самый любимый сын.
«Чёрт бы меня побрал!» — подумала Гидра, но вслух лишь ахнула. Теперь она не сводила с Энгеля взгляд. — «Улыбается одними глазами, как он. Высокий, белый, вытянутое лицо! Меж ними столько общих черт; будь я проклята, что ни разу не сравнила! Боже мой, Боже мой!»
Но шок Энгеля был куда сильнее. Он сперва молча отстранился, а затем вдруг оттолкнул от себя мать, и в ярости выдохнул:
— ЧТО?!
Монифа смиренно сложила руки внизу живота и покивала, ничего не говоря. Но Энгель пришёл в бешенство:
— Да как ты посмела?! Ты предала отца… и всю Рэйку! Ещё пару часов назад ты сулила мне корону, желая посадить на трон ба… бастарда…? — словно не веря, что он говорит это слово о себе, Энгель уставился на собственные ладони. — Я… выходит, я всё это время был… дурной, незаконной крови… и ты знала…?
И в ужасе посмотрел на диатрис Монифу. Мир рушился на его глазах. Не тот мир, в котором он мечтал править, возложив на себя корону; а мир, в котором мать и отец оба были для него образцами непогрешимой чести. Последним оплотом.
И этот оплот пал, заставив его дрожать, будто от лихорадки.
— Почему? — жалобно спросил он наконец, едва дыша.
— Увы, мой милый, — тихо произнесла Монифа и покачала головой. — Об этом было сказано совсем немного. Но до последней Войны Драконов Эвридию была обещана леди Тамра Гидриар, не я. Я не любила его и так и не смогла полюбить, даже когда родила ему Эвана. Мне рядом с ним было тошно. Лишь Мелиной мог развеять мою тоску от загубленной судьбы.
Вздохнув, она бросила суровый взгляд на Гидру. Но продолжила:
— Дети Мелиноя… всякий знает из сказок об их уродстве… — её голос обрывался, утопая в воспоминаниях. — Но я умолила его быть милостивым к тебе… ради моей любви, я просила, чтобы ты был здоровым и красивым… и он согласился. Одно лишь условие он поставил: если при тебе наш уговор будет упомянут, я обязана буду тебе рассказать, что ты его сын. Иначе я умру.
Слёзы блеснули в её глазах, и она довершила откровенно, с отважной улыбкой:
— И я ни мгновения не сомневалась.
Энгель хрустел костяшками кулаков. Он смотрел на мать, и Гидра, не знай она его получше, всерьёз бы ожидала, что он сейчас вышвырнет королеву с балкона. Сколько бы они ни ругались, она никогда не видела ангельского диатрина в таком жутком гневе.
— Кто этот поганый проходимец? — прорычал Энгель. — Что за проклятый богами колдун способен на подобное!
— Мелиной, — мягко повторила диатрис Монифа. — Дух синего тигра, что до прихода Гагнаров правил джунглями побережья. Лхам. Савайма. Демон.
Гидра приложила ладонь к своему лбу. «Голова кружится от этого безумия», — призналась она себе.
— Да какой ещё тигр? — прошипел Энгель. — Ты что, издеваешься надо мною до последнего? Ты изменила отцу с каким-то дворнягой с побережья, а теперь доказываешь мне, что это дух?!