class="p1">И почему ожидание всегда превращается в настоящую пытку?
Если ты сейчас с кем-то другим, Оливер, то теперь самое время возвращаться. Никаких вопросов – обещаю, только не заставляй меня ждать.
Если он не появится через десять минут, я что-нибудь сделаю.
Спустя десять минут, чувствуя себя бесконечно беспомощным – и ненавидя себя за эту беспомощность, – я решил подождать еще десять минут, теперь уже точно последние.
Прошло двадцать – а я больше не мог этого выносить. Надев свитер, я вышел на балкон и спустился вниз. Я готов был отправиться в Б., если придется, и лично все выяснить.
По дороге к сараю с велосипедами, размышляя, не съездить ли сначала в Н., где вечеринки обычно заканчивались позже, чем в Б., и проклиная себя за то, что не накачал утром колеса, я резко остановился, осознав, что нельзя будить Анкизе, спящего в своей хибарке неподалеку. Жуткий Анкизе – все называли его жутким. Догадывался ли я об этом всегда?.. Пожалуй. Падение с велосипеда, целительная мазь, доброта, с которой он заботился об Оливере и обрабатывал его ссадину…
Вдруг внизу, на скалистом берегу, освещенном луной, я разглядел его. Оливер сидел на одном из высоких прибрежных камней в своем «морском» сине-белом свитере, который купил в Сицилии в начале лета; пуговицы у него на плечах были, как всегда, расстегнуты. Он ничего не делал, просто сидел, обхватив колени, и слушал, как мелкие волны ударяются о камни. Глядя на него с балюстрады, я испытал необыкновенную нежность и вспомнил, как бросился в Б., пытаясь догнать его перед тем, как он зайдет на почту. Он был лучшим из всех, кого я знал. Я сделал отличный выбор.
Открыв калитку, я перепрыгнул через несколько камней и оказался рядом с ним.
– Я ждал тебя, – сказал я.
– Я думал, ты лег спать. Думал, ты больше не хочешь…
– Нет. Я ждал, просто выключил свет.
Я посмотрел наверх, на наш дом. Ставни были наглухо закрыты. Я наклонился и поцеловал его в шею. Впервые я делал это не только с желанием, но и с чувством. Он приобнял меня за плечи. Со стороны – невинное объятие.
– Чем ты занимался? – спросил я.
– Думал.
– О чем?
– О разном. О возвращении в Штаты. О курсах, которые преподаю осенью. О книге. О тебе.
– Обо мне?
– Обо мне? – передразнил он мое смущенное удивление.
– И ни о ком больше?
– И ни о ком больше.
Какое-то время он молчал, а потом сказал:
– Я прихожу сюда каждый вечер и просто сижу, иногда часами.
– Один?
Он кивнул.
– Я и понятия не имел. Я думал…
– Я знаю, что ты думал.
Лучше новостей и быть не могло. Все это время мои домыслы отравляли наши отношения, но сегодня я решил не поднимать эту тему.
– По этому местечку я, наверное, буду скучать больше всего, – сказал он и, с секунду поразмыслив, прибавил: – я был счастлив здесь, в Б.
Все это звучало как вступление к прощанию.
– Я смотрел вон туда, вдаль, – продолжил он, указывая на горизонт, – и думал, что меньше чем через две недели буду уже в университете.
И правда. Я пообещал себе не считать оставшихся дней. Сначала – потому что не хотел думать о том, как долго он пробудет с нами; потом – потому что не хотел осознавать, как мало осталось времени.
– Значит, через десять дней, когда я посмотрю сюда, тебя здесь уже не будет. Не знаю, что мне тогда делать. Хорошо хоть, ты окажешься там, где тебя не замучают воспоминания.
Он сжал мое плечо, прижал меня к себе.
– Ты так иногда рассуждаешь… Все у тебя будет хорошо.
– Возможно. А может, и нет. Мы потратили впустую столько дней, столько недель…
– Впустую? Я бы так не сказал… Вероятно, нам просто нужно было время, чтобы понять, правда ли мы этого хотим.
– Кое-кто нарочно все усложнял.
– Я?
Я кивнул.
– Сам знаешь, чем мы занимались ровно сутки назад.
Он улыбнулся.
– Не знаю, что я чувствую на этот счет.
– Я тоже не знаю. Но рад, что это случилось.
– С тобой все будет хорошо?
– Со мной все будет хорошо. – Я запустил руку к нему в брюки. – Мне правда нравится быть здесь с тобой.
То был мой способ сказать: я тоже был здесь счастлив.
Я попытался представить, что фраза «я был счастлив здесь» значит для него: что он был счастлив, приехав сюда и обнаружив, что все не так плохо, как он представлял? Счастлив был работать над рукописью по утрам, лежа под палящим солнцем в раю? Счастлив был ездить на велосипеде к своей переводчице и обратно, пропадать каждую ночь в городе допоздна, проводить время с моими родителями и даже терпеть «обеденную каторгу»? Счастлив, что приобрел друзей по покеру и всех тех, с кем познакомился за это время в городе и о ком я не знал ровным счетом ничего?..
Возможно, когда-нибудь он мне расскажет. Любопытно только, какова моя роль в его наборе счастливых воспоминаний.
Меж тем, если завтра рано утром мы вновь пойдем плавать, вполне вероятно, что меня ждет очередной приступ самобичевания. Можно ли с этим свыкнуться?
И что, если из-за недостатка тревожности в жизни мы просто собираем мельчайшие причины для беспокойства в одну огромную эмоцию, которая лишь время от времени ослабляет хватку, отступает? Что, если присутствие другого меня, который вчера утром казался почти самозванцем, просто необходимо, потому как защищает меня от моего собственного ада? Ведь тот, кто на рассвете заставляет страдать, к вечеру приносит успокоение…
На следующее утро мы вместе отправились купаться. На часах не было и шести, и оттого, что еще так рано, плавали мы с особым рвением. Спустя некоторое время, когда Оливер дрейфовал на волнах лицом вниз, словно мертвец, мне захотелось придержать его, как инструктор по плаванию, когда он поддерживает ученика на плаву, – легко, точно едва касаясь пальцами. Почему в тот миг я чувствовал себя старше него? Тем утром я хотел защитить его от всех и вся: от скал, от медуз (пора медуз как раз наступила), от Анкизе, чей мрачный взгляд, казалось, видел насквозь все твои секреты, как бы тщательно ты их ни прятал (включал ли он разбрызгиватели в саду, или выдергивал сорняки тут и там; каждую свободную минуту, в дождь и в зной, даже разговаривая с кем-либо из нас, даже угрожая покинуть нас навеки – он смотрел на нас этим взглядом).
– Как дела? – спросил я, передразнивая вопрос, который он задал мне накануне утром.