Рима, умудрился поставить чемодан на то самое место в спальне, куда поставил его я в день нашего знакомства. Помню, тогда я мысленно пытался прокрутить пленку времени вперед до того мгновения, когда мне наконец вернут мою комнату. Однако теперь я размышлял о том, скольким пожертвовал бы, чтобы вернуться в прошлое, в тот день, когда повел Оливера на экскурсию по нашему дому и когда, слово за слово, мы оказались у пустыря и заброшенных железнодорожных путей, где я получил свою первую порцию
«Давай потом». В такой знойный день любой мой ровесник с гораздо большей охотой предпочел бы вздремнуть, чем отправиться за тридевять земель от дома. Очевидно, уже тогда я осознавал, что делаю.
То ли от странной симметрии прошлого и настоящего, то ли от пустоты и небрежной чистоты его комнаты у меня в горле встал ком. Все это напоминало не столько гостиничный номер, где после прекрасного, но слишком рано закончившегося отдыха ждешь швейцара, который поможет снести вниз сумки, – сколько больничную палату, где все твои вещи уже сложены, а следующий пациент ожидает, когда освободят постель, так же как ждал ты сам всего лишь неделю назад.
Это было тренировочное расставание. Так бывает, когда смотришь на человека за два дня до того, как его отключат от аппарата искусственного поддержания жизни.
Я был рад, что вернусь в свою прежнюю комнату. В моей-его комнате будет легче вспоминать проведенные вместе ночи. Хотя нет, лучше все-таки не возвращаться. Тогда я смогу представлять, что Оливер до сих пор здесь, просто еще не приехал из города, как часто бывало по ночам, когда я сидел и ждал, считая минуты, часы, звуки.
Открыв шкаф, я увидел, что он оставил на вешалках плавки, пару трусов, брюки и чистую рубашку. Я узнал ее. Та самая, вздымающаяся. Узнал плавки. Красные. В них он сегодня утром искупается в последний раз.
– Я должен кое-что рассказать тебе об этих плавках, – сказал я, закрывая дверцу шкафа.
– Что рассказать?
– Потом – в поезде.
Но рассказал я сразу же.
– Просто пообещай, что оставишь их мне, когда уедешь.
– И все?
– Ну, поноси их сегодня хорошенько – только не купайся.
– Да ты псих и извращенец.
– Псих и извращенец – да, но очень, очень грустный.
– Я никогда тебя таким не видел.
– Вздымающуюся рубашку тоже оставь. И эспадрильи. И солнечные очки. И себя.
В поезде я рассказал ему о том дне, когда мы подумали, что он утонул, и о том, как я чуть было не начал упрашивать отца созвать как можно больше рыбаков со всей округи и отправить их на поиски; обнаружив тело, они разожгли бы на берегу погребальный костер, а я схватил бы с кухни нож Мафальды и вырезал бы сердце Оливера из груди, потому что это сердце и эта рубашка – все, что осталось бы мне в жизни. Сердце и рубашка. Сердце, обернутое во влажную рубашку – точно рыба, пойманная Анкизе.
Часть III. Синдром Сан-Клементе[69]
Мы прибыли на вокзал Термини в среду около семи вечера. Воздух был тяжелый и влажный, словно по Риму недавно пронесся ливень, который теперь закончился, напитав город влагой. До сумерек оставалось около часа; уличные фонари блестели нимбами света, а освещенные витрины пестрели удивительными сочетаниями красок.
Влага из воздуха беспощадно оседала на лицах испариной. Мне хотелось прикоснуться к лицу Оливера. Мне не терпелось поскорее оказаться в отеле, принять душ и броситься на кровать; хотя душ вряд ли поможет надолго – если только у нас в номере не окажется кондиционера.
И в то же время мне нравилась знойная истома, нависшая над городом, – словно лежащая на плече рука любимого, усталая и ослабевшая.
Может, у нас будет балкон. Я бы не отказался от балкона. Сидеть на прохладных мраморных ступенях и наблюдать, как над Римом заходит солнце… Минеральная вода. Или пиво. Крошечные закуски… Мой отец забронировал нам один из самых роскошных отелей в городе.
Оливер хотел сесть в первое попавшееся такси, а я – поехать на автобусе: зайти в переполненный салон и пробраться сквозь толпу взмокших тел, ощущая, как Оливер неотступно следует за мной.
Но стоило нам оказаться в автобусе, как мы мгновенно захотели сойти. Это уж слишком по-настоящему, шутили мы.
Я стал пробираться обратно к выходу через плотную толпу разъяренных пассажиров, которые не могли понять, какого черта мы ходим туда-сюда, и по пути наступил на ногу какой-то женщине.
– E non сhiede manсo sсusa, даже не извинился! – прошипела она, обращаясь к людям вокруг, которые продолжали протискиваться вглубь автобуса, отказываясь при этом выпускать нас наружу.
Наконец мы оказались в такси. Узнав название нашего отеля и услышав, что мы разговариваем по-английски, водитель поехал необычной дорогой.
– Inutile prendere tante sсorсiatoie, не надо срезать, мы никуда не спешим! – сказал я на римском диалекте.
Наши номера были соединены общей дверью, и, к нашему превеликому удовольствию, в номере побольше мы обнаружили балкон. Мы тут же распахнули французские окна и увидели, как заходящее солнце отражается в блестящих куполах бесчисленных церквей, раскинувшихся на необъятное расстояние до самого горизонта.
Кто-то прислал нам букет цветов и корзину фруктов. Записка была от итальянского издателя Оливера и гласила: «Приходи в книжный сегодня к половине девятого и возьми с собой рукопись. Мы устраиваем вечеринку в честь одного из наших авторов. Ti aspettiamo, ждем тебя».
Не считая ужина и последующей прогулки по улицам, никаких планов у нас не было.
– А разве я приглашен? – спросил я, испытывая некоторую неловкость.
– Теперь – да, – ответил Оливер.
Мы заглянули внутрь фруктовой корзины, стоящей у телевизора, взяли по инжиру и очистили их друг для друга.
Оливер сказал, что примет душ. Однако, увидев его обнаженным, я сразу же разделся сам.
– Только на секунду… – прошептал я, когда наши тела соприкоснулись; я был без ума от испарины, покрывавшей его тело. – Жаль, ты не можешь не мыться.
Его запах напомнил мне о Марции: в те дни, когда на пляже часами не было ни малейшего дуновения ветра и в воздухе стоял лишь сырой, пепельный запах обжигающего песка, она тоже буквально источала соленый аромат моря. Мне нравилась соль на его руках, плечах, спине вдоль позвоночника. Все это по-прежнему было для меня в новинку.
– Если ляжем в постель – никакой вечеринки не будет, – предупредил Оливер.
Эти слова, произнесенные с высоты блаженства, которое, казалось, никто не мог у нас отобрать, спустя годы будут возвращать меня в этот гостиничный