Потом перевел взгляд поверх дождливого порта на приближающиеся корабли.
– Да, – пролепетал он еще раз. – К сожалению, не всё в порядке. Одиннадцати нет.
– Нет! – воскликнул Майкл и принялся трясти репортера за руку. – Одиннадцати кого? Детей или взрослых?
– Детей.
Майкл побледнел и отпустил руку репортера.
– Но это же ужасно, – прошептал он.
Правая рука господина Толнесса теперь освободилась для похлопывания Майкла по плечу.
– Это ужасно, – сказал он и шумно вздохнул, – одиннадцать невинных детей… у матерей еще не высохли слезы прощания, с которыми они отправляли своих любимых малышей подальше от постоянно грозящей опасности налетов и бомбежек, еще не…
Майкл резко стряхнул руку репортера со своего плеча.
– Довольно! – хрипло сказал он. И с негодованием подумал: «Это он уже пишет, это он уже излагает как по нотам свою “хорошенькую историю” для газеты. А на самом деле ему безразлично, что эти одиннадцать детей пропали. Может, он даже радуется, что теперь можно написать побольше!» Майкл подавил подступающий всхлип и стал смотреть навстречу «Жюлю Верну», первым входящему в порт. Флаг судна был приспущен на половину мачты. В знак траура. Майкл с трудом сглотнул.
– Да-да, – повторил господин Толнесс со вздохом, поскольку настоящий газетный репортер, если он на задании, не может допустить, чтобы двенадцатилетний мальчишка затыкал ему рот, – это трагедия!
Его рука уже привычно тянулась к кожаному плечу Майкла, но мальчик пригнулся и ускользнул.
– Ты должен сказать себе лишь одно, молодой человек, – продолжал репортер, – в этой войне гибнет столько людей, миллионы, понимаешь? И одиннадцать маленьких детей тут даже в расчет не идут. О, только пожалуйста, – поспешно добавил он, – не считай меня бессердечным. Мне правда очень жаль этих детей. И их родителей. Ты увидишь в газете, какие трогательные слова сожаления я для этого найду. Траурные события – это мой конек. Глаза моих читателей никогда не остаются сухими.
В это мгновение Майкл ненавидел репортера всем сердцем. Он решил просто больше не слушать его. Но как раз в эту секунду господин Толнесс сказал нечто такое, что яркой молнией ударило в его боль по пропавшим детям.
– Вообще-то, – заметил господин Толнесс, – говоря, что одиннадцать утонувших детей не играют роли по сравнению с миллионами жертв этой войны, я говорю это лишь для тебя, молодой человек! Чтобы ты не вздумал упрекать себя, ведь, по существу, ты в ответе за всю эту историю.
Майкл вопросительно поднял брови; он еще не вполне понимал, к чему клонит репортер.
– Ну да, – не задумываясь, добавил господин Толнесс, – ведь кто-нибудь может сказать, что ты и виноват в гибели этих одиннадцати детей. С другой стороны, опять же…
Но Майкл уже не слушал болтовню репортера. Его поразила молния, и он, только что просто скорбящий мальчик, вдруг ощутил себя причиной несчастья. Это он был виноват! А кто же еще? Кто достал письмо Штефана из корзины для бумаг, отправленное туда господином Граном? Кто был настолько нахальным, чтобы вмешаться в разговор президента и посла Урбии, что повлекло за собой такие ужасные последствия?.. Эти одиннадцать детей – на его, Майкла Петри, совести! Асфальт под его ногами начал мягко покачиваться. Ему стало дурно, его затошнило. Господин Толнесс рядом с ним напрасно продолжал болтать, что «с другой стороны, опять же», Майкл мог себе сказать, что этой операцией он спас жизни сотням остальных детей. Напрасно также репортер раскаивался в своей глупости, когда с испугом увидел позеленевшее лицо Майкла и его растерянные глаза.
Три корабля пришли в порт. Внизу у причала играл оркестр. Встречающие махали платочками, там и сям слышались восклицания: некоторые узнавали на борту своих прибывших племянников, племянниц и внуков.
Майкл стоял безучастно. Он забыл, что надо всматриваться в поисках зеленого шарфа.
– Как же это случилось? – спросил он наконец и удивился, что был еще способен говорить.
Господин Толнесс пожал плечами:
– Точно еще не известно. Вроде бы спасательная шлюпка оторвалась и незаметно исчезла. Сегодня ночью был сильный шторм.
Майкл недоверчиво покачал пульсирующей головой:
– Как это – «незаметно»?
Его внезапно охватило жгучее желание разузнать все точно. Он должен был поговорить с капитаном. Он должен был знать во всех подробностях, как произошло несчастье.
На борт как раз поднимались служащие медицинского надзора, чтобы установить, не привезли ли урбийские дети в новую страну какую-нибудь заразную болезнь. Майкл крикнул репортеру «до свидания!» и убежал. Следующие полчаса он пробивался через водоворот людей, вопросов и ответов, и то и дело ему приходилось повторять одну и ту же фразу:
– Мой дед президент; пожалуйста, пропустите меня…
Люди немного удивлялись. Портовая полиция должна была следить, чтобы на берег не сошел никто, кому «не положено», но и на корабль подняться тоже никому постороннему не разрешалось. Этот мальчик, даже если он и внук президента, безусловно входил в число тех, кому было «не положено». Но в его облике было нечто такое отчаянно-решительное, а в его просьбе была не столько мольба, сколько угроза, и полицейские боялись, что будет скандал, если они его не пропустят. И он таки прорвался на корабль и только тогда почувствовал облегчение. Он спросил, где ему найти капитана «Огненной Земли», и нашел его на капитанском мостике перед рулевой рубкой. После того, как старый капитан рассказал ему все, что знал, Майкл пожелал услышать имена пропавших детей. Его послали к госпоже Лилиане, она стояла со своим четырнадцатым отрядом с красными заплаканными глазами и зашнуровывала детям рюкзаки. То, что Штефан и Томас Морины оказались среди пропавших детей, уже не было для Майкла неожиданностью, а было лишь подтверждением того, что он уже предполагал и чего боялся. И разве это не было, что называется, в порядке вещей, что погибли как раз оба его друга? Разве справедливо было бы, если бы он, виноватый во всем, с радостью ехал с братьями Морин в Бельмонт, в то время как другие, ни в чем не повинные, должны были возвращаться из порта домой без детей? Это казалось ему еще самым меньшим из наказаний. Когда Майкл спустился по трапу и вернулся на причал, его там уже разыскивал отец. Он еще утром отпустил нетерпеливого сына в порт и теперь приехал сам, чтобы увезти на машине его и двоих урбийских детей. На вечер у него уже были четыре билета на самолет в Бельмонт. Несколько обеспокоенный тем, что не нашел своего сына на условленном месте у причала, господин Петри обращался уже к нескольким людям с вопросом, не видели ли они двенадцатилетнего мальчика в кожаной куртке и с зеленым шарфом, пока один толстый репортер не