— А вот у вас, мисс Кармель, — озорно подмигнула она, — признайтесь, кто-то есть там, дома?
— У меня нет кавалера, Иветта, если ты об этом, — я осторожно обошла ямку с мутной жижей, в которой расправлялись красные нити глины. — У нас с этим сложно.
— Отчего же? Вы, пусть и не красавица (ой, простите, но совсем ведь необязательно быть раскрасавицей, чтоб поклонник сыскался. Напротив, иногда совсем вредно!), но девушка воспитанная и знающая. Наверняка и про вас сыскался бы жених.
— Всё не так просто… За всю жизнь я встречала лишь двух мужчин нашего вида. Одним был почтенный директор нашего интерната…
— Наверняка мужчина видный! — загорелась она.
— … а вторым его трёхлетний правнук.
Она сникла и понимающе кивнула.
— К тому же на что будет похоже такое супружество? Ведь я должна жить при воспитанниках. И если ты можешь служить в одном доме на протяжении жизни…
Иветта фыркнула, и я поняла, что в её планы не входит навечно остаться на кухне.
— …ну, или сколько сама посчитаешь нужным, то мне каждые четыре-пять лет придётся подыскивать новое место. Какой супруг на это согласится? И где он будет жить, чем заниматься, пока я работаю?
— Наш Двэйн одно время был женат на судомойке, только она сбежала потом с заезжим прапорщиком. Ох, и красавец мужчина был! Усища воот такие! Хоть мне и двенадцати не было, а уже тогда подметила, какой взгляд у него масляный. А так было удобно, — пожала плечами она, — оба служили при графе. Кстати, Двэйн уже лет пять как один-одинёшенек. Уверена, он и сам подумывал подыскать новую жену. Хотите я с ним поговорю?
— Нет-нет, благодарю, Иветта.
Учитывая её напор и энтузиазм, можно не сомневаться, что к концу дня наш садовник согласится единственно ради того, чтобы избавиться от Иветты.
— Ты забываешь про искру.
— Ах да, — опомнилась она, — кровь не обманешь. Я раньше и не задумывалась, как может быть непросто! Считала, что найти подходящего парня, работящего и непьющего, — та ещё задачка. А вам-то и того хуже. Эдак и старой девой можно остаться!
Её глаза округлились, и следующие пять минут она хранила молчание, видимо, обдумывая все ужасы такой перспективы.
Впереди показался мост. Другой берег покоился в дымке. Внезапно до меня донеслось дребезжание, и из плотного влажного воздуха начали выплывать отдельные слова — подобно грязной пене, выныривающей на поверхность кастрюли, в которой варится старая говядина. Постепенно они дополнялись недостающими звуками и складывались в предложения, а те свивались в мрачный мотив, похожий на вой плакальщицы.
Долго во мраке будешь идти —Вечная ночь за могилой.К мосту страстей ты придешь по пути,Господь твою душу помилуй![1]
Я оглянулась на Иветту, но она шла, всё такая же задумчивая и отстранённая. И меня вдруг пронзила страшная догадка, что только я слышу эту песню, ибо именно мне назначен её сумрачный зов. А она всё продолжалась. Ветер с шорохом скользил по заросшему полю, гладя и вороша серебристый лапчатник огромной ладонью, пригибая травины. Водный поток с яростным грохотом врезался в опоры моста — сегодня река была особенно бурной. А сам переход на ту сторону протянулся уродливым горбом.
— Ой, глядите!
Я напряжённо вслушивалась и едва не вскрикнула, когда кто-то потянул меня за подол. Мне почудилось, что неведомая сила подхватила меня и сейчас потащит к плешивому мосту, столкнет в самую гущу. Но тут я сообразила, что это Иветта.
— Ты тоже это слышишь? — пораженно выдохнула я.
— Отчего не слышать-то? Ещё и вижу!
Проследив за её пальцем, я заметила груду тряпья возле моста. Ветошь шевельнулась, и передо мной оказалось живое существо — именно так, ибо определить, мужчина это или женщина, не представлялось возможным: затасканная по дорогам старость была беспола. Одежда бродяги состояла из всевозможных обрывков: грязных газет, веревок, коры и заскорузлых тряпок. А вынырнувшее из-под них лицо напоминало прогнившую от долгого лежания в воде деревяшку. Я и вообразить не могла, что водоворот жизни может так истрепать человека, практически стерев его изначальную сущность. Глубокие морщины были забиты грязью, и ветер раздувал белые длинные пряди. Я поняла, что это женщина.
Песнь оборвалась, и она повернулась в нашу сторону. Видеть нас она не могла: желтоватые глазные яблоки были лишены радужки. У тех слепых, что я встречала, она, пусть и тусклая, но всё же угадывалась. Но эти глаза были похожи на вялые луковицы, никогда не знавшие цвета.
Она склонила голову набок и выпростала корявую руку. Большой палец, верно отмороженный, торчал полусгнившим обрубком, а на указательном, повыше фаланги, мясо было сорвано, обнажая желтовато-коричневую кость с налипшим кусочком кожи. Вот этим-то пальцем она нас и поманила. Одна особенно глубокая морщина медленно раскрылась, оказавшись ртом, и до меня снова донеслось:
Если ж берёг ты вино и харчи, —Вечная ночь за могилой, —Будешь гореть в раскалённой печи.Господь твою душу помилуй![2]
Сама не знаю почему, но я свернула с дороги и откликнулась на зов этого повелительно манящего пальца.
— Нет, мисс Кармель, не ходите! Лучше поскорее уйдём отсюда, — встревожилась Иветта.
— Я только дам ей немного мелочи.
— Одну я вас не пущу, — пискнула она и испуганно покосилась на старуху.
А та всё продолжала своё мрачное бормотание.
— Это необязательно, можешь постоять тут. Я быстро.
Девушка с явным облегчением кивнула и осталась стоять на дороге.
Чем ближе я подходила, тем больше сомневалась, что женщина слепа. Белые луковицы шевелились и подрагивали, как если бы она меня изучала. Заунывная песнь не прекращалась, и старуха всё протягивала ко мне свою искореженную руку. Когда я остановилась напротив неё, она замолкла, уставившись на меня своими жуткими глазами.
Порывшись в сумочке, я протянула ей пару монет. Медяки проскользнули меж её пальцев и упали, затерявшись в ворохе лохмотьев. Исходившая от неё вонь, как карта, указывала на места, где она побывала.
Я повернулась, чтобы уйти, но тут нищенка заговорила:
— Ты пришла, потому что услышала.
— Да, только я не сразу поняла, что это вы поёте. Думала, мне чудится.
— Нет, не то. Ты слышала не то, потому что не слушала.
— О чём вы?
Но она уже отвернулась, слепо шаря глазами по сторонам и чуть покачиваясь.
— Что с вашей рукой? Позвольте я помогу.
Меня бросало в дрожь при мысли о том, чтобы дотронуться до неё, но не для того небеса наградили меня даром, чтобы воротить нос от тех, кому повезло меньше. Но когда я к ней потянулась, она отдернула руку и прижала её к груди, раскачиваясь всё сильнее: взад-вперёд, взад-вперёд.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});