было очень странно и, вместе с тем, потрясающе приятно. Мне казалось, я плавлюсь от каждого касания губ, от прикосновения языка. Мы сливались в этом поцелуе в нечто единое. Яркое. Невозможное. А от мысли, что придётся остановиться, душу заполняла невыносимая грусть. Потому я всё сильнее цеплялась за Эйтана и целовала его. Хотя тут и не скажешь, кто кого целовал. Мы действовали настолько слаженно и гармонично, будто знали друг друга лучше самих себя.
‒ Мам, ты где? – вдруг донёсся откуда-то издалека голос сына. – Ма-а-ам?
Я далеко не сразу сообразила, кого зовёт Ильер ‒ какую-такую маму? Но, когда осознала, поспешила мягко отстраниться от Эйтана. Мы смотрели друг на друга одинаково ошалевшими взглядами. И в этот момент мне больше всего на свете хотелось снова податься к нему и продолжить столь приятное занятие. И если бы не здравый смысл и Иль, чей голос теперь раздавался из кухни, я бы точно уступила этому желанию.
‒ Эксперимент прошёл более, чем успешно, ‒ тихо проговорил Эйтан, проведя подушечкой большого пальца по моей нижней губе. – Обязательно повторим.
В его глазах плескалась нежность, щедро приправленная желанием. И мне дико нравился этот взгляд. Будь моя воля, смотрела бы на него весь день без перерыва.
‒ Опасный эксперимент, ‒ ответила шёпотом и всё же высвободилась из таких приятных и уютных объятий. – Я такого никогда не чувствовала.
Не знаю, что ответил бы Эйт, но тут снова послышался голос Иля. И прозвучал он совсем близко.
‒ Мамуль? Ты дома? – позвал он.
‒ Дома, ‒ ответила громко. – Пришёл лорд Бестерли.
Эйтан поморщился. Ему отчего-то не нравилось, когда я так его называла. Он сам отступил от меня, поправил пиджак и жестом предложил мне следовать вперёд, в гостиную. С Илем мы встретились именно там. При виде Эйта, на лице сына отразилась искренняя радость.
‒ Доброго дня, профессор, ‒ поздоровался он.
‒ Привет, Ильер, ‒ улыбнулся ему Эйтан. ‒ Слышал, ты с сегодняшнего дня вернулся к учёбе. Поздравляю.
‒ Спасибо, ‒ чуть смущённо отозвался Иль. – Я очень рад, что снова могу ходить на занятия и участвовать в практикумах. Но…
Он вдруг замялся и почему-то опасливо глянул именно на меня.
‒ Что такое? – спросила, насторожившись. – У тебя проблемы? Кто-то обидел?
‒ Бель, ‒ с лёгким укором произнёс Эйтан и сам обратился к Илю: ‒ Что произошло?
‒ Ничего особенного, ‒ покачал тот головой, а потом вздохнул и признался: ‒ Шерри познакомил меня со своими друзьями. Вот только представил как двоюродного брата. Боюсь, теперь по академии поползут слухи.
‒ Что?.. – у меня будто почву из-под ног выбили.
‒ Бель, не переживай. Шила в мешке не утаишь, ‒ Эйтан взял меня за руку и чуть потянул на себя, привлекая внимание. – Рано или поздно это бы всё равно случилось.
Я глянула на него с раздражением. Это ведь совершенно точно часть его игры. Если бы он хотел скрыть их родство с Ильером до получения официальных документов, то никаких слухов бы не появилось.
‒ Ты снова всё сделал по-своему! ‒ выпалила, высвободив руку из его захвата. – Мог бы хотя бы предупредить!
Эйт не выглядел виноватым и точно не испытывал ни малейших мук совести. Сомневаюсь, что у него вообще есть совесть.
‒ Не произошло ничего ужасного, ‒ спокойным тоном проговорил гад Бестерли. – Бель, давай присядем, поговорим, выпьем чаю или немного вина.
‒ Не хочу! И тебе лучше уйти, ‒ сказал резко.
‒ Мам, ‒ Иль посмотрел виновато, – не переживай так. Я справлюсь. Просто теперь буду отвечать, что да, лорд Бестерли – мой отец.
Мне многое хотелось сказать, но не сыну, а Эйтану. Наедине. И это желание оказалось поистине непреодолимым.
‒ Эйт, пойдём, я провожу тебя, ‒ бросила таким тоном, с которым никто не стал бы спорить.
Кроме, разве что, Бестерли. Но сейчас даже он умудрился проявить благоразумие и просто молча согласился.
Когда мы вышли на крыльцо, я с грохотом захлопнула за нами дверь, прислонилась к ней спиной и с укором посмотрела на остановившегося рядом мужчину.
‒ У тебя всегда всё легко и просто. Ты вообще не умеешь думать о других, ‒ прорычала, глядя ему в глаза. – Вот скажи, кем теперь в глазах студентов и преподавателей буду выглядеть я? Женщина, которая была замужем за одним, а взрослого ребёнка имеет от другого? Легкомысленная, легкодоступная, без моральных принципов. Да меня только за это могут уволить из академии! Но тебе же плевать! Ты просто хотел всем раструбить о внезапно обретённом сыне!
Эйтан молча слушал мой эмоциональный монолог и всё сильнее хмурился.
‒ Если бы мы подождали неделю или две, что-то бы изменилось? – спросил он, сунув руки в карманы брюк.
Я хотела ответить сходу, но… не нашла слов. Изменилось бы? Увы, нет. От времени тут ничего не зависело. Но, возможно, мне бы удалось как-то морально к этому подготовиться.
‒ Вижу только один самый лучший выход из этой ситуации, ‒ чётко, но спокойно проговорил Бестерли. ‒ Он обелит твою репутацию и облегчит нам всем многие бюрократические проволочки.
‒ И какой же? – холодно спросила я, скрестив руки на груди.
А Эйт ответил таким же тоном, будто для него совсем ничего не значили эти слова:
‒ Выходи за меня замуж.
Фраза прозвучала для меня, как раскат грома в ясный полдень. Я даже растерянно огляделась по сторонам, будто пыталась увидеть ту, кому он так просто сделал предложение руки и сердца. И только потом ошарашенно уставилась на Бестерли.
‒ Ты сейчас так пошутил? – спросила, встав ровно.
‒ Нет, ‒ Эйтан отрицательно мотнул головой. – Я абсолютно серьёзен. Согласись, если ты станешь моей женой, то все вопросы отпадут сами собой. У нас всех будет одна фамилия. А о твоём прошлом браке скоро и вовсе забудут.
Со стороны логики, он был прав. Этот выход на самом деле мог стать самым лучшим. И, наверное, будь я более практичной и циничной, обязательно бы согласилась. Но сейчас, стоя напротив Бестерли, я чётко поняла, что не смогу. Уж точно не так.
‒ Нет, ‒ проговорила, не дав подступившим слезам ни малейшего шанса проявиться. – Спасибо, конечно, за предложение, но я отказываюсь от этого варианта. Уж лучше побуду в чужих глазах падшей женщиной. Надеюсь, меня за это не уволят.
‒ Но почему? – удивление Эйтана было искренним.
Уверена, он даже не сомневался, что я соглашусь. Знаю, это решение со всех сторон было бы верным. Но я хотела свободы, а став