уже собирался уходить, как вдруг остановился. – Кстати, видно по делу, Иноземцева – молоток! И для неё что угодно нужно исполнить.
Тота понял, что отказываться от свидания нельзя. Если Султан узнает, то будет неловко, не по-мужски это, тем более не по-чеченски. А если по делу, то в тот период работа в торговом центре только-только набирала оборот и никак нельзя было покидать объект, а не то чтобы уезжать на несколько суток, тем более что Тота ни матери, ни ректору и никому более не сказал, куда едет и к кому. Он просто решил, что к обозначенному сроку он выедет. Вдруг по дороге возникнет проблема или нестыковка, а Котлас – город зэков, где-то в тундре Архангельской области, он сразу же развернёт маршрут.
В общем, Тота решил, что программа-максимум – передать увесистую передачу продуктов, может, и деньги, а может, и увидит он Даду через стекло и обратно. Ну нет. Почему-то всё прошло как по маслу. В полночь на поезде он прибыл в Вологду. Прямо тут же пересел на грязный, вонючий поезд до Котласа. Всю ночь не спал, боялся пьяных, шумных и развязных попутчиков, но и тут обошлось без происшествий. В семь утра на вокзале в Котласе он взял такси и в восемь сорок пять был на проходной. И тут только паспорт предъявил, где-то с полчаса ждал, а потом его спросили, нет ли наркотиков, оружия, спиртного. Даже его багаж не осмотрели, а повели по огромной территории очень-очень далеко. В довольно живописном месте, с соснами и беседками, стояло несколько добротных деревянных срубов. В самый крайний провели Болотаева. Внутри было чисто, скромно, без излишеств. Тепло.
– Вот телефон для связи, – сказал сопровождающий капитан, – дрова, вода и сухой паёк на трое суток есть. Если не хватит или ещё что, звоните. Просто поднимите трубку, – ответит дежурный. – Выходить запрещено, закрываем снаружи. Кстати, заключённая Иноземцева даже не в курсе. Так что имейте в виду. Здравия желаю.
* * *
В череде жизненных событий есть очень редкие, но особые моменты, как картины-шедевры, которые навсегда оставляют отпечаток в памяти человека. Одна из таких картин Болотаева – пребывание в Котласе.
Когда капитан ушёл, Тота выглянул в маленькое окно. Если бы не толстые решетки, то вид просто изумительный: огромные величавые сосны, всё ухожено, чисто. Тишина. И воздух сладкий, весенний.
Этот пейзаж можно было назвать даже картинным. Потому что в нём было что-то от грандиозной советской эпохи, в виде большого, уже прогнившего в одном месте рупора, который грубо, толстыми гвоздями, был прибит к сосне.
Тоте показалось, что здесь, на краю света, вдалеке от столицы, до сих пор ещё и не знают, что Советского Союза уже нет, что теперь есть Российская Федерация – демократическая страна, где есть свобода слова и так далее.
…Ждал долго. Накопившаяся усталость и бессонная ночь давали о себе знать, так что он лёг на нары и уже погружался в сон, как услышал какой-то шум. Вскочил, бросился к окну. Понял, что новая эпоха в этой стране не прижилась. И, главное, он понял на всю жизнь, то есть запомнил эту картину: в этой стране надо делать всё что угодно, лишь бы не попасть в тюрьму, которая и за века не изменится… А перед ним был следующий вид.
По аккуратно вымощенной дорожке шла колонна: две женщины с автоматами, знакомый капитан и между ними Дада – худая-худая, телогрейка болтается, как на вешалке. Тота никогда бы не узнал её, если бы не шрам, который теперь на её землисто-сером лице стал матово-черным.
Словно видит фильм, Тота прильнул к окну. Он не хотел, чтобы его заметили, будто бы за это и он мог попасть в их реальность. К счастью, колонна исчезла из поля зрения Тоты, но шум шагов неумолимо приближался, скрип иссохших досок крыльца, грубая команда офицера. Только теперь Тота понял, что и эта изба запирается снаружи на несколько замков. Иноземцеву грубо втолкнули, с гулом за ней захлопнулась дверь, а Тота стоял, оцепенев, как будто всё это происходит в кино или во сне. И тут Дада подняла голову:
– Тотик, – прошептала она, отпрянула к входной двери и, тихо заскулив, медленно стала оседать, словно пыталась от всего спрятаться, сжавшись и превратившись в маленький, дрожащий жалкий клубочек.
…В тот же день Болотаев должен был выехать в Москву, у него уже были куплены билеты на вечерний поезд, но случилось иначе. Её внешний вид вместе с затхлой вонью тюрьмы – выбитые зубы, стойкая синюшность вокруг её угрюмых глаз – так удручающе подействовали на Болотаева, что он, как и она, готов был раскиснуть, тем более что в какой-то момент ему показалось, что теперь и он не выберется из этой клетки. А мать? А что он тут делает и кем ему приходится эта Иноземцева?
А она, словно прочитав его мысли, затряслась мелкой-мелкой дрожью и так истошно завыла, что такая же дрожь, как в колючий мороз, прокатилась судорожной волной по телу Болотаева и от этой амплитуды колебания пошёл слабо угасающий импульс, который тоненькой юлой проник в какой-то очень чувственный орган, так что Тота вмиг представил заполярную зимнюю ночь, минус пятьдесят и только Дада пришла на помощь…
Он, как хищник, бросился к ней, рванул вверх, с силой обнял, так что хрустнули её позвонки, и в таком состоянии, не давая ей коснуться пола, глядя в её бездонные глаза, горячо прошептал:
– Дада, мы ещё будем танцевать «Маршал».
Слабая улыбка преобразила её лицо, и она также шепотом, мечтательно спросила:
– Правда, будем?
– Конечно будем, Дада! И прямо сейчас!
Тота уже было зажёгся, да вдруг резко зазвонил телефон.
– Это вы, гражданин Болотаев? – сухой женский голос. – Я начальник бюро пропусков. На вас неправильно оформили анкету посетителя.
– Э-э, что неправильно?
– Вам надо вернуться