утихомирит спорщиц — а заодно и отведет душу — непрошеный наставник деревни и пойдет дальше своей дорогой, со своим неизменным посохом…
Повстречает на улице смелых, дерзких деревенских девок, покажется ему вольной их повадка — и гаркнет:
— Полюбуйтесь! К лицу ли девушке так себя держать? Надо взор потупить скромно и прошелестеть мимо чуть слышно, провеять, как ветерок! А не глазеть во все глаза на встречного и поперечного!
Бесстрашный был человек Цицикорэ, единственное, чего он боялся, — это всяческого нарушения порядка и приличия. И оттого неустанно пестовал и воспитывал всех и каждого. Да, любил Цицикорэ наставлять и вразумлять — в особенности женщину. «Дай только волю женщине или коню, как закинутся да как понесут — до самого Стамбула не остановятся!» Встретив человека без огня, с погасшим взглядом и опущенной головой, Цицикорэ напускался на него: «Чего ты в землю уставился, чего нюни распустил? Успеешь в земле належаться, придет еще время — а пока что вверх гляди, на небеса, на солнце, радуйся жизни, светом божьим любуйся, добрый человек!»
— Иной и из могилы, как царь Ираклий во Мцхете, источает елей и благовоние, а ты живой смердишь, бесполезный человек! — распалившись, пробирал Цицикорэ какого-нибудь вялого, дряблого, бесхребетного человека…
Трудолюбивый, хозяйственный, он не выносил лентяев, бездельников, отлынивающих от дела. Стоило ему увидеть в рабочую пору крестьянина, разлегшегося в тени, как он яростно накидывался на лежебоку:
— Ах ты, ржавчина, соня, ленивец, дармоед! Ах ты, рохля, мертвечина! Не знаешь разве — мир для радивых и прилежных создан?
Иной раз чья-нибудь верная жена пыталась защитить мужа от гнева Цицикорэ:
— Сам ведь знаешь, деверь, мой муж — работящий человек, честный труженик, безгрешный!
— Как же, как же, безгрешный — словно бабочка-шелковница, когда она из кокона вылупится! — насмешливо говорил Цицикорэ. — На том свете ему место, среди мертвецов, а живым он в тягость!
— Что ж ему делать — недужный он, хворь одолела! — не сдавалась жена Киндзуры.
— Недужный? Больной? Так корми его белой кашкой на молоке, чтобы челюсть от жвачки не устала! — так уничтожающе высмеивал Цицикорэ ленивого Киндзуру, который в разгаре работы сбежал из виноградника домой, соскучившись по ласкам своей жены.
Таких, как Киндзура, он сурово осуждал!
Справедливый и щепетильно честный, Цицикорэ ненавидел проныр и пройдох, а в особенности людей лживых и льстивых. Претили ему извилистые речи, затейливое празднословие, не любил он длинных, неутомимых, безостановочно мелющих языков. Сам он был хоть и немногоречив, но за словом в карман не лез.
— Слово должно предшествовать делу — вот когда оно хорошо!
— Что проку в сахарных, медовых, елейных речах!
Здравицы он любил короткие: пожелает долгих дней, здоровья и благополучия, прибавления семейства, добрых сыновей, урожая хлеба и вина, приплода скотины, изобилия фруктов в саду — вот и все!
Важность, неспешность подобают старейшине села.
— Кто не суетится, в том больше весу, — говаривал он.
Были, однако, у Цицикорэ и исключения. Не всем ленивцам был он врагом. Взять хотя бы длинноусого Фадлауру. Для веселья, застольства — незаменимый человек! А какой певун — даже долгая кахетинская застольная «Мравалжамиер» казалась ему слишком короткой! Услышав его пенье, бывало, я невольно вспоминал слова мудреца: «Иногда человек уподобляется богам».
И мать у него тоже, рассказывали, была певица. Поди и не верь поговорке Цицикорэ: «Что всосешь с молоком матери, вместе с душой из тебя уйдет».
А вместе с тем Фадлаура был неисправимый лентяй. Оживал он только за столом — а в остальное время все равно что не существовал. Сидел, подремывая, под тенистым деревом во дворе, и если его спрашивали:
— Как поживаешь? — отвечал:
— По-старому. Не стал ни короче, ни длинней.
Так у него и велось; от свадьбы к свадьбе, от крестин к крестинам… Пил и пел, пел и пил, ни одной гульбы не пропуская…
Кого-нибудь другого с такими повадками Цицикорэ уничтожил бы, смешал с грязью — но Фадлауру он глубоко уважал за песню, за редкостный певческий дар. Однажды, когда в сельской цирюльне болтливый брадобрей Лочо прошелся насчет Фадлауры, Цицикорэ повернул к нему намыленное лицо и спокойно возразил:
— Фадлауре бог дал чудесный голос — и мы должны его за это уважать. Он песней, голосом своим служит людям — чего тебе от него еще нужно?
Бодро переступал Цицикорэ через порог, входя в дом, в дверях срывал с головы шапку и громко восклицал:
— Мир сему дому, бог в помощь!
И сейчас, почти через четверть века, стоит как живой у меня перед глазами Цицикорэ, статный, рослый, чисто выбритый, громогласный, стоит, опершись подбородком о свой длинный посох…
Если кто-нибудь не слушал его советов или отвечал обидным словом, Цицикорэ горестно вздыхал, приговаривая:
— Ох, мир! Ох, люди!
Однажды кочевники из пограничных степей угнали скот наших крестьян. Село снарядило погоню. Вышли почти все — а на тех, кто отстал, кто долго копался и опоздал присоединиться к отряду, Цицикорэ обрушил громы и молнии:
— Бабы! Трусы! Вам ли укрепить и оборонить нашу отчую землю!
Сам он был всегда готов ободрить, вдохновить любого, поддержать в нем твердость духа.
Никогда не забуду, как однажды в трудную минуту Цицикорэ пришел на помощь ко всем, кто нуждался в поддержке и ободрении, в том числе и к нашему семейству.
Была ненастная, черная, страшная ночь. Повалил крупный, с голубиное яйцо, град, ободрал и облупил все вокруг. Дворы были залиты водой. Деревня как бы погрузилась в море. Суеверные люди решили, что начался потоп, пришел конец света. Но вот буря чуть умерила свою ярость, ливень хлестал не с такой буйной силой. Тотчас же в проулке показался Цицикорэ — он шагал по колено в воде, накрывшись ковровым мешком, останавливался перед каждым домом и взывал к закрывшимся в нем встревоженным людям:
— Бодритесь! Не бойтесь ничего! Пройдет ненастье! Не такое видывал наш народ! Не пугайтесь! — Вот тогда я понял, что Цицикорэ — прирожденный народный вождь! Своим горящим взглядом он поистине напоминал библейского пророка и предводителя.
Так он переходил от соседей к соседям и в первую очередь обошел вдовьи, сиротские дома, где не было мужчин, — чтобы страх не одолел слабых!..
Вот какого духа, какой силы был человек!
Упрямый и своенравный, Цицикорэ часто проявлял нетерпимость к мнениям других людей.
Однажды в самом разгаре какого-то спора Цицикорэ задал собеседнику неожиданный вопрос:
— Есть такая птица, иволга, — знаешь?
— Знаю.
— Голубя видал?
— Видал.
— А цаплю?
— И цаплю.
— А об ишхваре слыхал?
— Нет.
— Как же так — не слыхал об ишхваре и берешься со мной спорить! Узнай сначала, что такое ишхвар, а потом уж приходи, будем разговаривать!
Так уничтожил противника Цицикорэ!
Что это за «ишхвар» и почему Цицикорэ придавал ему такое значение,